Погода – это мы - [53]

На изменение климата есть только две реакции: капитуляция или противостояние. Мы можем сдаться на милость смерти, или мы можем использовать перспективу смерти для того, чтобы обратить внимание на жизнь. Мы никогда не узнаем, какой выбор сделал автор «Спора с душой того, кто устал от жизни». И мы еще не знаем, какой выбор сделаем сами.

Ужасно представлять, как находишь обгоревший труп Дэвида Бакела. И еще ужаснее представлять, как много раз проходишь мимо чьего-то трупа, не замечая его. Но есть кое-что еще хуже: не замечать, что мы живы.

Через четыре дня после самоубийства Бакела одна из бегунов трусцой, обнаруживших его тело, написала прекрасную короткую статью, в которой размышляла о буквальном и метафорическом смысле бега. Но меня больше всего тронуло описание утреннего парка, тех первых минут пробежки, пока она еще не увидела Бакела. Она только что вернулась из заграничной поездки и хотела размяться. «Чирикали птицы[330], светило солнце, и, двигаясь вперед по окаймленным деревьями дорожкам, я чувствовала, как купаюсь в радости оттого, что дома и жива».

Если все пойдет по плану, намеченному природой, дочери Бакела, дочери Скрэнтона и моим сыновьям предстоит жить на этой планете без своих родителей. Надеюсь, они будут купаться в радости оттого, что дома и живы. Надеюсь, что их родители, каждый по-своему, в меру собственных суждений и способностей, сделают то, что от них требуется, чтобы это случилось. Надеюсь, что мы научим их – не только словами, но и собственным примером – понимать разницу между бегом навстречу смерти, бегом от смерти и бегом навстречу жизни.

После нас

Я печатаю эти слова, сидя у постели своей бабушки. Я взял мальчишек с собой, потому что знаю, что это практически наверняка будет последний раз, когда они смогут с ней увидеться. Мой старший сын внизу, якобы готовится к своей бар-мицве, хотя мне и не слышно, чтобы он пел. Мой младший сын сидит по-турецки у моих ног, расшатывая свой готовый выпасть молочный зуб. Зуб «просится на выход» уже несколько дней, но все идет к тому, что ему пока хорошо «как есть». В комнате настолько тихо, что нам слышно, как скрипит корень зуба, когда сын его поворачивает. Звук похож на скрип цветка из папиросной бумаги. Никак не могу отделаться от картины, как бабушка лежит в могиле с корнем цветка из папиросной бумаги в руках, а мой сын невинно крутит пробившийся из земли бутон.

* * *

Прошло два месяца. Я написал отцу по электронной почте, чтобы спросить, какое дерево бабушка видела из своего окна. Он ответил: «Наверное, ты имеешь в виду тот прекрасный японский клен. К сожалению, он засох. По-моему, вместо него посадили платан. Он еще маленький». В первой предсмертной записке автор делает следующее наблюдение: «Ибо жизнь преходяща, и даже деревья гибнут». У сына прорезался коренной зуб.

* * *

Когда Стивен Хокинг[331] председательствовал на подписании «Декларации о сознании» в Кембриджском университете, он выдвинул идею о том, что животные, которых мы употребляем в пищу, подобно человеку обладают сознанием «наряду со способностью совершать намеренные поступки». Если обобщить, мы обращаемся с другими людьми гуманно, потому что ценим их сознание. И для многих вегетарианцев это одна из причин, по которой они не едят животных. Именно такой аргумент мы предъявим более могущественным пришельцам, чтобы убедить их гуманно обращаться с нами.

Но что, если одного сознания этим пришельцам окажется недостаточно? Что, если они заходят узнать, как мы применяем свое сознание? Люди могут иметь «способность совершать намеренные поступки», но как мы ее применяем? Лучше всего не причинять ненужной боли тому, кто способен чувствовать боль, но разве это довод в пользу его выживания? Мне всегда было просто выдвигать этот аргумент против промышленного животноводства, однако выдвинуть его же против мяса как такового всегда вызывало у меня затруднения.

Какой довод мы можем привести в пользу собственного выживания?

* * *

Младший сын обычно просит меня посидеть с ним, пока я не услышу, что он уснул. Иногда, сидя с ним, я думаю о том последнем вечере, который моя мать провела со своим отцом, когда он все целовал ее и говорил, что любит. Иногда я уже скучаю по тому, что еще не потерял, словно смотрю сквозь живописный шедевр на голую стену.

Я часто пишу, ожидая, пока сын не засопит – стук клавиатуры убеждает его, что я никуда не делся – и сейчас сижу на полу в его спальне. Мало-помалу, незаметными глазу рывками, он постепенно вырастает из своей пижамы и вырастает из меня. Я знаю то, во что отказываюсь верить: нет такой империи, которая была бы достаточно велика или достаточно мала, чтобы существовать вечно.

Каждый раз, когда мы произносим «кризис», мы одновременно произносим «решение». Нам нужно решить, что вырастет вместо нас – нам нужно посеять себе замену или месть. Наши решения будут определять не только то, как будущие поколения нас оценят, но и будут ли они существовать, чтобы нас оценить.

Мы рассматриваем действия гражданского населения во время Второй мировой войны с точки зрения победивших в этой войне. Победа потребовала разрушения жизней, земельных ландшафтов и того, что было на них построено. Возможно, мы оглядываемся на те дома с выключенным светом и восхищаемся, но, скорее всего, мы оглядываемся и думаем «