Поэзия Африки - [38]

А здесь, на наших

иссушенных островах,

ты проводишь каналы на илистых побережьях,

мотыжишь жесткую землю в разгаре

засух, похожих на затянувшийся киносценарий,

где смерть выступает в главных ролях.

Даже когда ты пляшешь,

на дне твоей радости осиротело

прячется твоя тоска,

даже когда монотонную морну[110]

сопровождаешь глухими раскатами

родной гитары,

даже когда твоя рука

сжимает тело

любимой женщины.

Морна…

В ней голос твоей души

сливается с голосом моря,

которое манит тебя

в далекие страны,

в ней наша жажда сливается со сладостным шумом дождя.

В ней наше молчанье

и наши муки.

Морна…

Таят в себе ее звуки

все, что нам дорого с детства,

в ней безвестные наши судьбы,

в ней униженность наша

и наша сжавшая зубы

непокорность.

Америка…

Америка перед тобой

захлопнула двери.

И теперь уже в поисках приключений

ты не ринешь свое суденышко в океан голубой.

Теперь это все сохранилось

лишь в старых историях,

которые ты рассказываешь порой,

попыхивая вечной трубкой,

слегка улыбаясь и грусть

в глазах затая.

О, судьба твоя!

О, судьба

твоя!

Среди нестерпимого зноя

спину гнуть над землею,

над нашей землею,

жаждой палимой,

неблагодарной,

любимой!

Или исчезнуть

на волне суховея,

вроде утлой лодчонки,

что однажды уйдет на соседний остров

и уже не вернется назад.

Кто знает, может, еще страшнее судьба

подстерегает тебя за порогом хижины,

униженный,

безвестный житель

островов Зеленого Мыса,

мой брат.

Стихи Перевод М. Самаева

Скажите:

где жизнь

достойна человека,

где нет страданий

и нет господ?

Где хлеб с вином

поделены на всех,

и пламя зимних очагов — на всех,

на всех — дома,

на всех — работа,

и нет затравленных,

и нет униженных?

Где нет

высокомерья,

нет чистых и нечистых,

нет угнетателей,

а потому

и забастовок нет?

Где указует самый сведущий,

предписывает самый уважаемый

и самый дельный

руководит?

Где, где не нужно

завязывать глаза

бинтом закона?

Скажите — где?

День Перевод М. Самаева

[111]

Восемь часов.

Итак, начинается день

неумолимо

однообразный.

В раскрытую книгу

падают

упорядоченные цифры.

А посреди залива

качается

маленький парусник.

Полдень.

Девушка,

что продает на углу пирожки,

мне улыбнулась.

Маленький парусник уже не качается —

сидит на мели.

Шестнадцать часов.

Млеющий вечер.

Гаснущий вечер.

Снова качается

маленький парусник.

Полночь.

И чудится,

парусник в черном заливе

мне подмигивает

огоньком.

Сонный,

склоняюсь

над последними строчками.

Вот и конец

неумолимо однообразного дня.

Ноктюрн Перевод М. Самаева

Мигает керосиновая лампа.

Безжизненного света желтизна,

и по углам

чернеющие тени…

Мой остров мал,

а ночь длинна,

а ночь длинна.

На улице гуляет ветер,

поскрипывает створкою окна,

и сквозь дверные щели

врывается его бродяжья песня.

Мой остров мал,

а ночь длинна,

а ночь длинна.

Бумага на столе передо мною,

и тишина

уже напряжена

в предчувствии стихов.

Мой остров мал,

а ночь длинна,

а ночь длинна.

Море Перевод Б. Слуцкого

О, море,

дарящее нам сны и душащее наши надежды!

О, просторы моря,

сдерживающие порывы

нашей неудержимой ярости,

ласково открывающие горизонты иных миров,

таких далеких от нашего мира!

(В тебе затаен призыв

к далекой и желанной дороге,

которую мы не пройдем.)

О, зовы

странные

Атлантического океана,

звучащие в нас без умолку…

Быть может, настанет день,

когда придет

водоворот

нежданный,

бурлящий,

всеобъемлющий,

а за ним поднимется волна еще более высокая…

Быть может, настанет день…

Кто знает?..

А потом

бег веков

продлится

по тропинке времени…

И придет

другая, новая легенда.

КАОБЕРДИАНО ДАМБАРА [112]

Тоска по моей родине Перевод Ю. Левитанского

Тоска!

Тело мое неподвижно,

а душа моя странствует,

а слезы — словно река,

такая тоска,

что объять ее невозможно.

Бадиý, где ты?

Из комнаты в комнату,

среди белых,

среди пышных ковров,

разговоров изысканно вежливых.

Я там, на луне, я там,

ноги мои не касаются пола.

О, мой народ, как надменны

эти белые господа!

Черный с островов Зеленого Мыса, я не поэт,

о нет,

и пророком тоже не буду.

Правда, она как лампа на холме, чей свет,

куда бы ни шел, видать отовсюду.

Все же лучше в себе не уверенным быть,

чем самоуверенным слыть.

Я хотел бы послушать рассказы Росиньи,

историю Куноти или дядюшки Пушина,

песни тетушки Маниньи,

виолу дядюшки Шалино,

пляску Дундиньи,

батуке[113] тетушки Дунды…

Ах, моя деревня,

слезы текут

к морю.

Расскажи мне, Росинья, о времени давнем,

когда маленький Пушиньо говорил, играя словами, —

песчаный откос кос,

а песок невысок,

а прибой рябой,

а в Пикинтоне[114] камень не тонет,

а в Пилонкане[115] при урагане

кокосы летят, как осы…

Говори мне, Росинья, не бойся,

ибо ты сама правда, Росинья,

пусть ты книг никогда не читала,

не учила историю права,

но рассказы твои — это правда,

ибо были тобой досконально изучены темные трюмы

кораблей, уплывавших на юг,

и удары бича по спине,

и в дырявом кармане на дне

завалявшийся грошик последний.

Говори же, Росинья, не мешкай,

расскажи о восстанье Манела[116],

когда взялись мужчины и женщины наши

за топор и за нож,

а мальчишки — за камни.

И я себя в грудь ударяю —

терпенье, о черный

с островов Зеленого Мыса!

Наше мужество кончилось,

когда голод нагрянул

в те тридцатые годы.

О храбрость Менди[117], барабана Мело,

не родилось еще женщин храбрей, чем она!

Но, увы, мы бессильны

и бессильно ружье:

поднимись на вершину холма

и взгляни —

канонерка маячит

на рейде!

Я пустых не желаю речей,