Поэзия Африки - [101]

или в Миссисипи,

или в Детройте,

или в Чикаго,

или в любом другом месте, которое ты назовешь,

мама, —

то ты уж пойми, дорогая,

что президент не назовет меня героем,

а мой белый капитан

не станет превозносить меня до небес.

Моей вдове не назначат пенсию,

и они скажут, что я из красных,

и они скажут, что было бы лучше,

если бы твоего черного сына убили во Вьетнаме.

Прости,

мама,

я знаю,

что я тупой,

неразумный,

невоспитанный грубиян и т. д. и т. п.

Я знаю все это,

и мне

совершенно точно известно,

почему именно

я должен

помогать здесь моим соотечественникам

в осуществлении плана

истребления цветных.

Не плачь обо мне,

черная мама,

не оплакивай мой американизм и т. д. и т. п.

Горе Америке! Джазы ее грохочут,

их громыханья и возгласы

не прерываются ни на мгновенье,

и дыхание их донеслось до Хиросимы,

их лопотание и гром реют над Африкой, —

вспомни, мама,

что они визжат везде и всюду, где есть наши братья,

и тебе теперь

превосходно известны все резоны,

всякие там отчего и почему,

И на кой ляд,

прошу прощения,

милая мамочка,

ваш черный малыш

обязан убивать здесь как можно больше цветных!

Видишь ли, мама,

я здесь сражаюсь за свободу,

сражаюсь во имя божие,

видишь ли,

я храбро сражаюсь здесь с красными,

знаешь ли,

я здесь слышу,

как свистят пули,

и я снова должен проводить в жизнь

расширенные наметки по истреблению цветного населения.

Милая мама,

я, право же, предпочту погибнуть здесь,

в этой заморской могиле,

нежели околеть где-нибудь в Нью-Йорке,

и вообще

ты, конечно, поймешь, почему это у меня такое странное желание!

Ну а ежели ты меня не захочешь понять,

так, может, и впрямь

твой родной сын — грубиян невоспитанный,

чурбан совершеннейший,

неблагодарный остолоп

и т. д. и т. п.!

И к тому же еще самый разнегодный негодяй

изо всех,

что носят солдатский мундир!

Да будет тебе земля пухом, милая мамочка!

Покойся с миром, —

знаешь ли,

я здорово уважаю всех тех,

которые отдают свою душу господу

у себя дома,

в собственных своих постелях,

в наших старых-престарых американских городах!

Ваш любящий сын,

Грубиян Невоспитанный,

Остолоп Неблагодарный

и т. д. и т. п.!

Да благословит нас господь! Перевод А. Голембы

Я спал,

и мне приснился мотылек,

ярко-желтый и прекрасный мотылек,

и я услышал, что вы назвали его красным,

и умертвили его,

и я ничего не сделал,

я только отошел в сторону

и умыл руки.

Проснувшись,

я услышал старый джаз,

старый задушевный джаз…

Проснувшись,

я прислушался к лязгу и скрежету,

и увидал, как остро выточенная сталь

пронзает

вьетконговцев,

и все, что я сделал —

отошел в сторонку

и умыл руки.

Я слушаю вас,

мои братья,

я слушал, как вы плачете над Миссисипи,

я видел, как вы гниете в родимом Гарлеме,

пустяшное дело, что ваши пули визжат,

пронзая ваших желтых братьев!

И я видел шрамы на ваших геройских подбородках.

Да благословит господь нас и нашу страну,

а я уж лучше отойду в сторонку

и умоюсь.

Блюз отчаяния Перевод А. Голембы

Всю ночь, о Господь Всемогущий,

зова жду твоего,

всю ночь, о Господь Всемогущий,

жду, что руку протянешь мне.

Ты возьми меня на небо заживо,

а не то меня здесь забьют, —

так возьми меня на небо заживо,

а не то меня здесь забьют!

Всю ночь, о Господь Всемогущий,

ищу я лицо твое

ищу я, Господь, ищу я,

ищу я лицо твое!

А вокруг меня только цепи,

да решетки, да кандалы, —

а вокруг меня, Правый Боже,

все решетки да кандалы!

А вокруг все стены да колья,

и в оковах ноги мои, —

я ищу, где ж она, свобода,

где же свет улыбки людской?

Только все, что нашел я, Боже,

это ссадины да пинки, —

право, все, что нашел я, Боже,

это ссадины да пинки!

Так сойди же ко мне, Всевышний,

так сойди и освободи, —

не ослеп ты, Господь, я знаю,

знаю, ты, Господь, не оглох!

Я взывал к тебе и молился,

знаю, где-то витаешь ты, —

так приди ж меня вызволить, Боже,

а не то я знаю, как быть!

Напишу я с тебя картину,

чтоб все знали, какой ты есть!

Напишу палача-живодера

с перекошенным страшным лицом!

Если ты не придешь меня вызволить,

знаю, как поступлю тогда!

Если ты не придешь меня вызволить,

знаю, что учиню тогда!

Высококультурная дама Перевод А. Голембы

Я был в концерте

с высококультурной дамой.

— Вам нравится музыка Бартока[371]? —

спросила она,

Я ответил, взглянув ей прямо в глаза:

— Что ж, я не чужд культуры!

На деревенской площади,

на выступлении африканского ансамбля

я спросил ее:

— Вам нравятся наши говорящие барабаны? —

Она ответила, глядя на меня искоса:

— Что ж, и я не чужда культуры!

Царица барабанов Перевод А. Голембы

В музыку и в жарынь

вышла богиня богинь:

черных волос хаос,

как табакерка — нос,

ласков, и мил, и груб

очерк карминных губ, —

темен, угрюм и строг

лоск барабанных щек!

Груди подобны плодам,

каждая словно плод:

на́ тебе, на́ тебе — вот!

Бедра ее круты —

ведрами черноты,

в них — плодородья стан,

каждое — с барабан, —

гром барабанный, хлынь:

вышла богиня богинь!

Схлынь, грусть, схлынь:

пляшет богиня богинь!

Будто ложбинный зной,

пот струится спиной,

два барабана, нежны,

пляшут без пелены,

пляшут без пелены,

стройных повыше ног, —

ритм барабанный строг,

ноги ее стройны, —

горечь полыни, схлынь:

пляшет богиня богинь!

Пляшет богиня — она,

будто луна, темна,

солнца она светлей:

рокота не жалей,

грохота не жалей,

в звонкую шкуру — бей!

Горечь полыни,

схлынь,

пляшет богиня богинь!

Темная, как божок

солнечных душных дорог, —