Поезд на рассвете - [116]

— Ну и слава богу. Договорились. Так-то оно лучше, спокойней.

— С обеда дома будешь, Глашиха? — спросил Пашка. — Зайду к тебе.

— Заходи, милок. Я пирожков с капустой да с картошкой напеку. У Глашихи и светленькой бутылочка всегда стоит про запас. Для дорогого гостя, для доброго человека. Заходи, Павел… Ой, побежала самовар ставить. Совсем сил никаких нету.

Раскланялась Глашиха с мужиками и вышла бочком. Негромко, точно копытце ягненка, простукал по крыльцу сельсовета ее посох.

На улице она почувствовала облегчение — ровно сбросила лишнюю ношу, разом освободила и плечи, и сердце от ненужной, обидной тяжести. Нет, никуда она больше не пойдет, ничего не будет выяснять, никого и ни о чем просить. Пустое это занятие. Себя же только и ухайдакаешь. Барануху, конечно, жалко — пропала по дурности, без пользы. Ну да что теперь локти кусать? Случилось — видно, так тому и быть. Придется смириться с потерей. Не ходить же, не пытать всех подряд в деревне. Не хватало позора… Ничего ей сейчас так не хотелось, как прийти в свою избу, дать себе отдых, покой и выпить чаю из самовара, который без малого тридцать лет согревает ее и у которого она вспоила, вскормила детей…

Тихое собачье рычание остановило Глашиху. Она покачнулась, подняла взгляд от земли, от пыльной дороги и увидела, что стоит около подворья Никиты Беина, против его тесовых ворот. Сбоку ворот возвышалась куча белого силикатного кирпича, предназначенного для гаража. Около нее лениво, сыто, — морды на лапах, глаза прижмурены, — лежали две собаки — бузая и черная. Да-да, верно Пашка только что говорил — такие и есть у Беина. И в березнике Глашиха похожих застала, приметила, — этих, нет ли, она бы утверждать не взялась, — но похожих мастью. А по другую сторону кучи, под заплотом, возился широколобый — немаленький уже, месяцев четырех-пяти — бузый щенок. Это он и рычал самодовольно, для острастки, хотя никто ему не мешал и не зарился на его добычу. Не понимая зачем, Глашиха подошла поближе… и ахнула в голос, и от изумления вскинула руки: щенок теребил, мусолил черную овечью голову. Видать, заботливая сука после пира в лесу, как волчица, принесла ему и дала потешиться, ощутить запах крови.

— Ах вы живодеры! Ах вы язвы такие! — опять возмутилась Глашиха, вспыхнула праведным гневом. — Вот вы где. Вот оно, чья это работа. Голодные, значит? Бабкиной баранухи вам не хватало?.. Ах вы пираты. Ах разбойники! — И, не раздумывая, она вошла в беинский двор.

Хозяин, к ее неожиданности, оказался дома — чаевал за столом. Глашиха пожелала здравия Никите, его матери, молчаливой неприветливой жене — широкой, точно квашня. Осталась у порога, сказала робко:

— Извиняй, Никита Савельевич, что дома тревожу. Не собиралась. Просто мимо шла, да вот… Выдь, пожалуйста, на минутку.

Жена заведующего участком сразу же повернулась к бабке спиной, что-то заворчала себе в подбородок, — она терпеть не могла, когда по всяким там делам шли к ним в дом, надоедали ее Никите. Беин тоже этого не любил. Он опорожнил стакан, поднялся недовольно, как был — в рубахе, без шапки — последовал во двор, за Глашихой.

— Вот, Никита Савельевич, погляди, — выйдя из калитки, указала она посошком.

— Чего там? — настороженно буркнул Никита.

— А погляди как след.

Собаки полезли к хозяину ластиться. Никита замахнулся, гаркнул на них. Обошел кучу кирпича, пнул щенка. Наклонился, носком сапога равнодушно перевернул овечью голову. Колюче, с неприязнью посмотрел в лицо Глашихе:

— Ну и чего?

— Сам догадывайся.

— А чего мне догадываться? Мало ли где подобрать могли. Нашли да и приволокли… Ты же их возле баранухи не видела.

— Да почти и видела. Как от тебя, из конторы, в березник пошла. Точно такие бегали, шкуру теребили. И Анюта ваша видела, мы вместе там были. Разве она тебе ничего не сказала?

Беин мрачно промолчал. Собаки подобострастно поглядывали на него со стороны. Облизывался и поскуливал обиженный щенок.

— Ты только не подумай, Никита Савельевич, будто я скандалить пришла или стану жаловаться на тебя в сельсовет. Попустилась я — бог с ней, с баранухой. Не обедняю. Я просто… ну чтоб такого боле не было, ты хозяев к порядку призвал и не разбойничали деревенские собаки. А то сегодня мою задрали, завтра — еще чью кончат. Вот и твои туда же. Доколе это будет? Куда это годится?.. Так что делай выводы, ты же у нас начальник.

— А я уже сделал, не беспокойся. Подсказывать мне не надо, — холодно сказал он, и в голосе Глашиха расслышала притаенную угрозу.

Беин скрылся в калитке. Хлопнул дверью на крыльце, ушел в избу. И сразу же выскочил обратно, появился перед Глашихой. В одной его руке была двустволка, в другой — два патрона.

— Ты че, Никита? — остолбенела Глашиха. — Че такое надумал?

Беин взвел курки, прицелился в черного кобеля.

— Никитушка, бог с тобой! — Глашиха рванулась к нему, двумя руками наклонила ружье к земле. — Да ты че, в самом-то деле? Остановись! Я ж не для того зашла, сказала тебе, чтоб ты собак своих расстрелял, я…

— Отвали, бабка! — Беин сердито рванул к себе ружье, вскинул опять.

— Не стреляй, Никитушка, не надо! — взмолилась Глашиха. — Ну за что ты на них так? Я ж от тебя ничего не требую.