Поезд на рассвете - [114]

— Вон, окаянные!.. Черти вас носят где не надо. А ну домой!

В березнике промелькнули и сразу же скрылись две собаки. Глашиха приметила: обе матерые, одна бузой масти, другая — черней угля. Подумала: «Чьи же это?» Но сразу вспомнить, сообразить не смогла: собак-то в деревне, однако, больше чем людей, поди упомни всех. Таиться не стала — вышла на чистое место, окликнула соседку:

— Анюта! Ты кого тут распогоняла?

Анюта даже прянула от неожиданности — как будто ее застали на ворованном и огрели исподтишка хлыстом.

— Ой, господи!.. Это ты, бабушка? Ну и напугала меня. Как из-под земли явилась. — И залепетала растерянно, притворной скороговоркой: — А я дочку уложила и побежала на Солонцы. Поглядела, поглядела — нету тебя нигде. Я дальше, в березник, за тобой. Думаю — где-то же тут будешь ходить… Ну, нашла чего-нибудь?

— Не, никакого толку. Хоть бы шерсти клок… Может, худо гляжу? — Глашиха подошла поближе, кумекая, с чего бы это так растерялась перед нею Анюта; настойчиво переспросила: — А ты кого, говорю, распогоняла?

— Где? — смешалась Анюта.

— Да где же. Тут вот, сейчас.

Анюта невинно, с улыбкой посмотрела на Глашиху:

— То тебе, бабушка, показалось.

— Пошто? Я еще не слепая. Собаку от коряжины отличить могу. Собак-то я видела. От тебя вон туда, под гриву помели, — указала Глашиха посошком. — И голос твой, Анютушка, слыхала — не глухая, слава богу.

— А, ты про собак? — закрутилась Анюта. — Я их тоже видела. Когда сюда подходила — шабаршили в кустах, наверное, бурундуков гоняли. Да разглядеть не успела, что за собаки.

— А я успела, — лукаво сообщила Глашиха, ожидая, что еще такое придумает Анюта, как дальше соврет. — Одна бузая, другая черная. Чьи такие — не знаешь?

— Откуда мне знать? Я их не запоминаю. Наших серых с другими не спутаю, а остальные для меня что есть, что нету.

— Эти-то по масти приметные… Наверно, где-то тут поблизости и доедали мою барануху. Давай-ка поищем, чего недоглодали, язвы.

— Конечно, поищем, — услужливо согласилась Анюта. — Для того я за тобой и бежала. — И сразу же пошла прочь от ручья, от поляны, на которой они стояли.

Но Глашиха уходить отсюда не торопилась. Она дотошно оглядела, что ни на есть вытропила всю поляну, потом дала круг по опушке и, уже замыкая его, наткнулась в багуле на большое пятно черной, спекшейся крови, а в нескольких шагах увидела распластанную, клоками рваную овечью шкуру, — из нее торчали обглоданные кости, рядом валялись присохшие кишки. Шкура была без головы, голову собаки отгрызли и утащили.

— Ну вот, — вздохнула Глашиха по убиенной, — тут они тебя, волки, и приговорили, дуреху этакую… Анюта-а! — позвала, воротила соседку. — Поди сюда. Нашлася пропажа…

После, обратной дорогой, она говорила:

— Бог с ней, с баранухой. Туда ей, видно, и дорога была. Что с воза упало, то пропало. Обойдусь, не обедняю. Ярочку одну заколю к празднику да и перебьюсь. А потом опять поросеночка возьму. Без поросеночка худо.

Анюта помалкивала. Делала вид, будто сожалеет о потере больше самой Глашихи, про собак, однако же, и не заикалась — точно и впрямь не было их там, под гривой, — бабке примерещились, да и только. Глашиха поняла: собак Анюта, конечно, опознала — неспроста и гнала так настырно с того места, но чьи они — решила не признаваться, скрыть. Почему? Какая ей от того корысть? Кого она хочет оградить от подозрения, а может — ответа?..

Вышли на увалы, к деревне. Уже не надеясь на соседкину откровенность, Глашиха все же спросила напоследок:

— Так ты не вспомнила, Анюта, у кого такие собаки — бузая да черная? Я чего-то не могу покуда припомнить.

— А ты точно заметила, что они такие были по масти? — засомневалась Анюта.

— Точно.

— Ну брось, бабушка. Кого там за кустами разглядишь? Мне — так они рябыми вроде бы показались… как у Пашки Михайлова.

— Это всей деревне известно — у Пашки только рябые — давнего своего завода, других не держит. А эти две, точно тебе говорю, — бузая с черной. Чего ж мне глазам своим не верить?

— Не знаю, не знаю, — отрезала Анюта. — Сама я толком не видела… да совсем почти не видела и выдумывать не буду. А тебе, бабушка, могло и показаться. В чаще — кого разглядишь?

Эта неискренность Анюты, странная перемена в ней и явное, такое бессовестное вранье расстроили, крепко огорчили Глашиху.

— Выдумывать ничего не надо, — разочарованно сказала она. — Коли правду сказать не хочешь, то и не говори, я тебя силком не заставляю. Дело твое… Ну ладно, спасибо за подмогу. Ступай к ребятишкам. А я — в сельсовет.

Глашиха стряхнула с подола лесную труху, отпарилась от соседки и медленно поковыляла наискосок Солонцов.

— Да ты, бабушка, не обижайся. Слышишь? — запоздало попыталась оправдаться Анюта. — Не веришь мне, что ли? Думаешь — не хочу тебе пособить?.. Ну не видела я тех собак, будь они не ладны. В кустах шабаршили, правду говорю, а на глаза не показались. Чего же зря выдумывать буду?

Глашиха уходила, не оборачиваясь, не слушая Анютину пустую, лживую болтовню.

Теперь Тетерин был в сельсовете не один. Перед ним, за приставным столом, смирно, молчаливо сидел колхозный конюх Пашка Михайлов, мужичонка — видеть нечего: узкоплечий да сухогрудый, с виду — хлипкий, слабосильный такой; лицо костистое, по-птичьи заостренное, в сорок лет — порядком поношенное, продубелое и все в темных морщинах; глаза светлые и кроткие; выцветшие, пепельные волосы, в которых чуть проглядывает медная краснота, зачесаны наперед и косым пацанячьим чубчиком пересекают лоб, — ну совсем невзрачный мужичонка. Но в тайге Пашка — бог, там его не узнать и сравнить не с кем. Способней и хитрей, смелей и выносливей охотника нету в Ключах, да и на весь район таких — единицы остались. Каждую осень, перед началом сезона, заключает Пашка с потребкооперацией договор, берет в колхозе отпуск на целых два месяца — дают, не отказывают, уже привыкли к тому, да и надо же кому-то хоть мало-мальски опромышлять тайгу, чтоб совсем не задичала, — снаряжается с неторопливой и вдумчивой основательностью, как смолоду батя учил, натаскивал, и уходит в хребет, в самое становье, к далеким и старым, зато хорошо обжитым, еще отцовским зимовьям. По тем не каждому доступным угодьям он и белок, и соболей дивно подсоберет. Изюбров, косуль, кабанов, кабарожек добудет больше иной бригады. Берлогу собаки найдут, поднимут медведя — один встречает его, надеется только на себя и на своих бесстрашных перед любым зверем и беззаветно преданных хозяину четверых псов. Таких лаек промысловых, как Пашкины, тоже поискать, но вот остался за ними с прошедшего лета обидный грешок — задавили в березнике, за Солонцами, валушка (никогда не ожидал от них Пашка такой пакости), а может, уже на готовое прибежали, точно никто сказать не мог, да первыми попались бабам на глаза, и штрафом сельсовет наказал Михайлова. Пашка и не спорил, не отпирался — безропотно выложил тридцатку. Подумаешь, деньги — тридцатка, когда его собакам вообще цены нету, он бы их и за всю деревенскую отару не отдал.