Поезд на рассвете - [115]

Появлению Глаши на пороге Пашка не удивился: они с Тетериным ее ждали.

— Вот и наша пострадавшая, — сказал председатель сельсовета. — Садись давай.

— Мы про тебя толкуем, а ты — тут как тут, — виновато, уголком рта улыбнулся Пашка. — Ну че, нашла пропажу?

— Шкуру да кости.

— Видал? Что и требовалось доказать, — будто уличил Тетерин Пашку. А Глашиху скорей успокоил: — Ты, бабка, особо не переживай. Мы тут, покуда ты ходила, вопрос провентилировали и все уже выяснили. Михайлов признался.

— Чего-чего? — не поняла Глашиха, подумала — ослышалась. — В чем признался-то?

— В том и признался, тебе говорю, — твердо и веско, не допуская никаких сомнений, повторил Тетерин. — Это опять его собак дело. Вчера под вечер их не было дома, бегали на Солонцы. Говорят — их там видели.

— Правда, что ли, Павел? — недоверчиво, боясь какого-нибудь подвоха, спросила Глашиха.

— Да я… как тут сказать? Я толком не знаю, где их вчера носило. В лес не брал, дома оставил. Под вечер от табуна приехал — правда, двух кобелей не было во дворе, где-то бегали… А это же всегда так — чьи один раз проштрафились, на тех и после подозрения. Известно.

— Нет, не верю, что твои, — решительно мотнула головой Глашиха.

— Опять новости! — Тетерин осуждающе уставился на нее. — Чего это ты не веришь? Человек сам, добровольно признается, а ты — здрасьте пожалуйста, не веришь… Морока с вами, с бабами. Хочешь — как лучше и все одно никогда не угодишь. Тебе что — тридцатка лишняя?

— Не в тридцатке, Корнеич, дело.

— Ну а в чем? Зачем тогда с жалобой пришла?

— За-ради справедливости. Чтоб ты справедливость, порядок навел и чтоб такого больше не было.

— Ты, Глашиха, не сомневайся, — уверил бабку Пашка, — деньги я прямо счас принесу. Тридцатку не жалко. По нонешним временам три червонца — какие это деньги? Крохи… В город поедешь — на базаре червонец лупят за кило помидоров. Так что нашей баранухе всего-то и цена — три кила помидоров.

— Брось, Павел. Деньги твои я не возьму, — отрубила Глашиха. — Потому как напраслину ты на себя плетешь. Твои собаки тут ни при чем. Кости под гривой сейчас догладывали совсем другие, как есть говорю, я только что оттудова. Они же, поди, и вчера там управлялись, да я не захватила, не дошла до того места.

— Ну-ну, какие собаки? — заело Тетерина.

— Бузая с черной. Сама видела. Так-то вот… На своих, Павел, зря не наговаривай. И деньгами зря не бросайся. С чего это ты должен мне деньги дарить? Я не нищенка — такие подарки принимать. И они у тебя, те десятки, тоне не дармовые — горбом заробленные. Так что нечего, — совсем строго закончила Глашиха.

— Бузая с черной? — переспросил Тетерин. — Это чьи же?

— Сразу разве признаешь? Памяти на них на всех у меня нету. Властям, сельсовету — лучше знать.

— А ты, Пашка, не угадаешь? Ты же охотник, всех собак деревенских должен держать на примете.

— Не видавши — кого угадаешь? В березнике-то я не был, — уклончиво ответил Пашка. — Надо бы, может, и пойти поглядеть… А этих, бузых да черных, по деревне хватает.

— Ну все-таки. Вспоминай, вспоминай.

— Бросьте, мужики, не берите в голову, — вмешалась Глашиха. — Бог с ней, с баранухой. Только лишние хлопоты вам. Отрываю от больших дел… Бросьте. Не обедняю без баранухи. Как жила — так и жить буду.

— Ты пока посиди, не встревай, — одернул бабку Тетерин. — Ты — пострадавшая. И не мешай нам разбираться, коли уж пришла… Давай, Пашка, думай.

— Думаю. — Пашка помял шапку на коленях, вверх-вниз подергал застежку-молнию на зеленой геологической противоэнцефалитке с капюшоном и глухими, на резиновых затяжках, рукавами, которая делала его и моложавей, и в плечах пошире, — ухмыльнулся своей догадке: — Да у кого? У того же Беина — бузая сука во дворе и черный кобель.

— Ну, ты уж так прямо сразу на Беина. У других, что ли, нету?

— Я с этого краю беру, от Глашихи. Есть и у других, конечно.

— А если не его собаки были в березнике? — Тетерин отвалился от стола, встал, прошелся по комнате, молча закурил. — Ты же, Глашиха, не видела, в чей двор они потом побежали?.. Ну вот. Как докажешь? Только бросим тень на плетень, человека обидим.

— Оно верно, — в тон ему добавил Пашка, — начальство обижать нельзя. Его шибко берегти надо. Берегти и холить, как племенных жеребцов, чтоб, не дай бог, не отощало и не выродилось.

— Я не про то, — не придал Тетерин значения Пашкиной глупости, как бы пропустил ее мимо ушей. — Начальство, не начальство — нам… сельсовету все равно. Законы для всех одни. Кто ты ни есть, а за непорядок отвечай… Но как мы с тобой докажем, беинские там были собаки или еще чьи? Заявимся к нему — здрасьте пожалуйста, платите штраф за барануху. Так, что ли?

Пашка замялся.

— Ничего, Корнеич, доказывать не надо, — устало сказала Глашиха. — Пойду я. С восхода солнца бегаю, не присела. Почаевать пора… И ты тут боле не колотись по такому пустяку, занимайся государственными делами. Подумаешь, богатство — Глашихина барануха. Подумаешь — беда.

Пашка намерился, было, слово вставить, возразить Глашихе или, может, совет какой дать, но Тетерин опередил его:

— Как знаешь, бабка. Я со своими услугами не набиваюсь. Не надо — так не надо. Настаивать не буду. Иди себе. Вольному воля.