Поезд на рассвете - [11]

— Больше не могу. Дух… забивает. И голова у меня от него… сразу начинает шуметь.

— На то оно и шампанское! — провозгласил Сердюк, веселея. — Вино царей и господ… когда-то было. А теперь пьем его мы, простые советские люди. А? Здорово? Допивай, Люда, до дна. Сразу налью по второй… и наляжем на закусь. Сестренка сегодня всего наварганила, постаралась. Она у меня мастер поварить, недаром работает в ресторане. Такого мастера — поискать.

Уж постаралась Ирина Ивановна — так постаралась. Будто в честь какого праздника или собственных именин. И чем только не потчевала она гостей. Поданы были холодные — из погреба — разносолы, моченые яблоки, три непохожих один на другой салата, голландский сыр, домашняя украинская колбаса с чесноком, заливной карп, жареный судак, бычки под маринадом, шпроты, крабы… «Куда это все? Разве столько можно съесть?» — поражался Юрка. Ему понравились крабы: напоминали раков, которых он ловил в устиновской речке. Но раки, — сваренные на дворовой печурке, в казанке, с укропчиком, — куда слаще, нежней. Потом Ирина Ивановна налила всем понемногу супу со свининой и тонко нарезанной домашней лапшой. Юрка стал отказываться, — его и слушать не захотели. Тогда он, для гида, хлебнул два-три раза и положил ложку. Оказалось — и это еще не все: на массивном продолговатом подносе Ирина Ивановна, под хмельное ликование Сердюка, внесла запеченную в духовке, истекающую жиром и ароматом утку, — она была обложена розовыми черешнями и петрушкой.

Юрка уже томился и хотел одного, — чтобы обед скорее закончился и они с матерью уехали домой. Будто спутанным по рукам и ногам чувствовал он себя. Тесно и неловко было ему в этих стенах. Он глядел на полированную мебель, ковры, радиолу «Урал», дорогую посуду, кружева, хрусталь — и недоумевал: откуда все это у Сердюка — в придачу к такому домине? За какие деньги и где куплено столько добра — всего через пять лет после войны? Или давно было накуплено, натаскано? Половина города еще в развалинах, столько людей бедствует, а Сердюки живут так, будто войны для них и не было.

— Давай, навались! — кромсал Сердюк утку большим острым ножом. — Под такую закусь еще нальем, и еще. А то смотрю — никто у нас не пьяный, не с кем и песню затянуть… Где твоя тарелка, Юрик, подставляй. Крылышко или ножку — что любишь?

— Спасибо, не хочу. Я уже наелся. Нет-нет, честное слово, — не хочу. — Юрка закрыл руками тарелку.

— Ну, насильно заставлять не будем, — снисходительно улыбнулась Ирина Ивановна. — Тогда кушай черешни. Из нашего сада. Первые. Сегодня утром нарвала.

Юрке уже стыдно было перед самим собой за это обжорство. А Сердюки не останавливались, уписывали все подряд — что сам, что сестрица. «И часто они так объедаются или только по воскресеньям и праздникам? — поневоле задумался Юрка. — И почему такой еды нету у других людей. Они же работают не меньше и, наверно, не хуже Сердюков… Да те же сестренки из нашей квартиры. С утра до вечера вкалывают на стройке штукатурами, иногда придут — шатаются от усталости, а живут картошкой да капустой, постным супчиком. Если мяса прикупят немного — так не знают, как его разделить, чтоб надольше хватило. Поглядели бы они, сколько всего можно слопать за один раз…» Но особенно неуютно было Юрке от того, что он разглядел и почувствовал неискренность и этой щедрости сердюковской, и веселости, уловил какой-то скрытый расчет, который стоял за сегодняшним непомерно обильным угощением. Да чего уж тут? Разве Юрка не догадывался, что к чему? По поведению матери в доме и за столом он сразу понял — она здесь уже бывала. И наверно, Сердюк хочет жениться на ней. Вот и задабривает обоих, пир устроил… Юрка заметил, что Сердюк все время, даже когда смеется или берет рюмку, наблюдает за ним — прямо-таки буравит взглядом, точно ждет момента, чтобы начать какой-то важный разговор. Может, они с матерью договорились — обо всем ему сегодня и сказать?.. Юрке все больше становилось не по себе.

Сердюк благополучно вылакал одну бутылку водки и распочал вторую. Покончив с утиной ножкой, он включил радиолу, поставил пластинку и ринулся подпевать Бернесу. Сестра насмешливо махнула:

— В своем репертуаре.

Была убрана со стола и перемыта посуда. Ирина Ивановна опять старательно прихорошилась перед зеркалом, походила в некотором раздумье по гостиной и громко сказала:

— Юрок, а теперь не пойти ли нам с тобой в кино?

— Нам… вдвоем? — Юрка не готов был ей ответить. — А мама?

— Маму твою… ворона не утащит, — хохотнула Ирина Ивановна. — Не сидеть же нам тут с  н и м и  весь день. В железнодорожном клубе, возле вокзала, — третья серия «Тарзана». Давай сходим?

Юрка глянул на мать. Она стояла около радиолы, боком к нему, и словно не слышала их разговора с Ириной Ивановной. Сердюк тужился, пел.

— Я не хочу в кино, — сказал Юрка. — Третью серию я уже видел.

— Ну… может, и не третья сегодня, а четвертая, — нашлась Ирина Ивановна. — Да пусть любая, все равно интересно. Джунгли, звери… Тарзан, Чи́та. Ух, здорово. Сидишь — сердце замирает.

— Мне неохота, — снова отказался Юрка. — Я лучше… Мам, можно я поеду домой?

— Почему так вдруг? — подошла, обняла его мать. — С нами тебе неинтересно?.. Тогда погуляй в саду, на качели покатайся. Или правда — сходи с тетей Ирой в кино. Тебя же приглашают.