Поэтесса - [21]

– Непонимание того, что происходит – свойство интеллигенции. И в этом интеллигенция ничем не отличается от всех остальных социальных групп.

Но у нее есть куда более важное свойство – понимание того, что должно происходить.

– И что же делать интеллигенции, если власть на нее не обращает внимания? – Объяснять людям, что если власть не обращает внимания на интеллигенцию, значит, власть неинтеллигентная…

14

– …Да вы, товарищ, просто либерал какой-то, – мне пришлось оглянуться для того, чтобы увидеть человека, задавшего этот вопрос. И мне показалось, что я вижу его впервые.

Меня не всегда интересуют люди, которых не интересую я. Но люди, которых я интересую, интересуют меня всегда.

На взгляд, по одежде и манере держать себя он был похож на бизнесмена больше чем средней руки: «Менеджер крупного банка», – подумал я, и меня удивило то, что именно такой человек задал мне этот вопрос.

– Да. Я либерал, – сказал я. И добавил совершенно спокойно:

– И мне даже в наше время хватит и разума, и чести признать это открыто.

Но самое главное: что вы будете делать без либералов?

– Это в каком смысле? – переспросил мой собеседник.

– В смысле – у кого вы будете учиться быть порядочными?

– А разве больше не у кого учиться порядочности?

– У либералов учиться легче всего.

Потому что либерализм это иногда – глупость.

Но никогда – подлость.

– Либерализм… Свобода…

Вы думаете, что это людям нужно?

– Не знаю.

Знаю только, что отказ от свободы – это отказ от своих обязанностей.

А еще – это трусость.

– Свобода, демократия… Может, умнее просто кормить свою семью? – Временами мы такие дураки, что думаем, что мы умнее свободы.

– Время имеет свое мнение. Посмотрите телевизор, и вы в этом убедитесь, – сказал он.

Вообще-то, телевизор – очень слабый для меня аргумент.

И я понимаю, почему кого-то даже не ругают, замалчивают.

Но иногда я думаю, если тот, кого называют чертом, говорит правильные вещи, нужно внимательнее присмотреться к тем, кто называет себя ангелами.

– Если сейчас каждый прохвост с экрана центрального телевидения может рассуждать о том, чем плохи либералы, значит, с приходом либералов многое изменилось в лучшую сторону, – ответил я, чувствуя, что меня втягивают в спор.

– Почему?

– Потому что я что-то не помню, чтобы при коммунистах кто-то на телевидении рассуждал о том, чем плохи коммунисты.

– Значит, нынешняя власть – все-таки демократическая?

– Нет.

– Почему?

– Потому, что сейчас можно рассуждать только о том, чем плохи либералы.

– По вашему, либералы никогда не ошибаются? – в этом вопросе было такое примитивное деление на «черное» и «белое», что ответить на него мне было легко.

Как и на всякий не сложный вопрос:

– Либералы ошибаются часто.

Но дело не в этом.

– А – в чем?

– В том, что нелибералы ошибаются всегда.

Я продолжал прямо смотреть в глаза человека, и что-то в его глазах меня смущало.

Хотя я и не понимал – что?

Потом вспомнил – так смотрели на меня экзаменаторы.

Но вспомнил я потом, а сейчас мне не пришлось даже прибавить к тому, что я сказал, что, кроме прочего, в двадцать первом веке никакой экономики, кроме либерально-рыночной, не бывает.

Потому что этот человек еще раз удивил меня.

Тем, что сказал то, что, по-моему, человек в таком дорогом костюме говорить был не должен.

Он спросил:

– А если вам скажут: «Сталина на вас нет!..»? – человек спрашивал меня спокойно, безлозунгово, скорее, иронизируя то ли над моими словами, то ли надо мной самим.

И мне пришлось ответить:

– Знаете, чем либералы отличаются от сталинистов?

– Интересно, чем же? – спросил незнакомец.

– Либералы считают всех людей, и даже такое дерьмо, как сталинисты, – людьми.

А сталинисты считают всех людей, и даже таких, как они сами – дерьмом.

Я мог бы прочитать этому человеку небольшое Ларисино стихотворение:

Не судья я судьбе.

Но при этом

Вижу все:

и улыбки,

и раны…

Прославляю благодарных поэтам!

Проклинаю благодарных тиранам!..

– но не успел этого сделать. Разговаривающий со мной человек не собирался останавливаться:

– Но ведь количество репрессированных при Сталине – это всего несколько процентов.

Мой дед рассказывал мне, что они с бабушкой жили и ничего такого не видели.

– Да, – ответил я, помолчав лишь несколько секунд, – и мои родители тоже все время говорили мне, что они жили и ничего не замечали.

Только перед смертью мой отец рассказал мне правду.

Он рассказал о том, как каждую ночь они не спали – слушали звук поднимающегося лифта. И ждали – в их квартиру или нет?

Каждую ночь!

И то, что ваш дед не рассказал вам об этом, говорит не о том, что он ничего не видел – Сталин потратил столько сил на то, чтобы его боялись, что ничего не видеть могли только те, кто лишен разума.

То, что дед не рассказал вам правду, говорит только о том, что он не поверил вам в том, что вы его поймете.

Так кто ответит мне за те годы своей жизни, что мои родители прожили в страхе? И еще – каждый, кто говорит о Сталине хорошо, предает своих отцов и дедов…

– …Вы художник? – видимо, моему новому собеседнику показалось, что он еще не все вопросы задал мне.

– Да.

– Получаете много денег?

– Достаточно.

– А шахтеры получают мало.

– Не вполне понимаю, к чему вы клоните.