Поэма о фарфоровой чашке - [13]

С прогулки он вернулся свежий, но чем-то взволнованный. Не умея или не желая скрывать своего волнения, он подошел к женщине, остановился возле нее и задумчиво сказал:

— Мало изменилась Вавиловка!

— Нонче ей название уже не Вавиловка! — поблескивая глазами, поправила его женщина. — «Красный Октябрь»…

— Да, да! — спохватился приезжий. — Переименовали… Слыхал.

И он сразу как-то потускнел и ушел в свою комнату.

В восемь часов он спустился по улице, перешел ее и поднялся по широкой скрипучей лестнице к двери фабричной конторы. В руках у него был пухлый желтый с ремнями портфель. Лицо его было непроницаемо, шаги крепки и уверенны.

В узеньком коридоре конторы он оглядел закрытые двери, приостановился и коротко спросил широкобородого сторожа, крошившего на измызганной столешнице маленького столика табак-самосадку:

— Директор?

— Сюды! — ткнул старик черным кулаком в первую дверь и, взглянув на пришедшего, вдруг раскрыл рот и замигал глазами.

— Батюшки! — выдохнул он из себя радостное изумление. — Валентин Петрович!

Пришедший, уже взявшись за ручку двери, оглянулся на этот возглас.

— Узнал? — улыбнулся он и протянул руку. — Ну, здравствуй, Власыч. Здравствуй!

— Здравствуйте, батюшка! С приездом!.. Болтали тут, а я было не поверил… Здравствуйте, Валентин Петрович!

— Здорово, здорово! — еще шире улыбнулся пришедший. — Жив ты, значит, Власыч! Это хорошо.

Старик растроганно поглядел на посетителя и замолчал. Тот потряс его черную шершавую руку и повернулся к двери директорского кабинета. Властно стукнув в нее двумя пальцами и услыхав глухое: «Ладно. Входите!» — он распахнул дверь и вошел к директору.

Широкоплечий человек, коротко остриженная голова которого, облитая утренним ярким светом, была низко опущена над какими-то чертежами, разостланными по большому письменному столу, оперся большими волосатыми руками о край стола и медленно вырос перед посетителем — крепкий, неуклюжий, точно вырубленный из цельного дерева.

— Отдохнули с дороги?

Маленькие серые глаза на скуластом веснушчатом лице сверкнули неуловимой насмешкой. Рука протянулась вперед, точно готовясь что-то крепко схватить:

— Здравствуйте, товарищ Вавилов!

— Здравствуйте, товарищ директор.

Вавилов сел на стул против директора и осторожно положил свой портфель на край застланного чертежами стола.

— Я назначил на десять часов совещание. Будете знакомиться с материалами? — медленно спросил директор, скользя взглядом по белым холеным рукам Вавилова, по его щегольскому портфелю.

Вавилов сморщил нос и покачал головой:

— Напрасно… Я наметил на сегодня пройти по цехам, а потом уж, после обеденного перерыва, можно было бы послушать ваших техников… Ну что ж, если назначено — соберемся… А сейчас на фабрику… Вы свободны?

— Я лучше с вами Лексей Михайлыча отправлю, — улыбнулся директор, — Карпова, инженера. Он в технических директорах тут ходит. Пущай объяснит…

— Мне все равно! — пожал плечами Вавилов и встал.

Директор тоже поднялся с кресла. Лицо у него вдруг стало каменным, жестоким. Глаза налились холодным блеском. Волосатые руки, выдавая большую физическую мощь, упруго легли на стол.

— Ошибка… — холодно и неприязненно сказал он, упираясь взглядом в Вавилова. — Ошибка, говорю, выходит в этом самом, что вас сюда командировали. По совести, прямо говорю: большущая может из этого выйти неувязка.

Вавилов сжал кожаную ручку портфеля и потрогал воротник тонкой, ловко сшитой толстовки.

— Я с вами, товарищ, совершенно согласен, — с деланным спокойствием проговорил он. — Я понимаю некоторую двусмысленность своего положения. Говорил об этом в Москве, но там решили, что нужен человек, знающий местные условия… Потребовали, чтоб сюда поехал я.

Они вышли в коридор, куда по звонку директора уже пришел Алексей Михайлович.

Директор познакомил его с Вавиловым и вернулся в свой кабинет.

Вавилов и Карпов бегло, мельком оглядели друг друга и мгновение простояли молча, в странной нерешительности. Карпов смущенно усмехнулся и сказал:

— Мне, пожалуй, и провожать вас по фабрике не нужно. Вы ее знаете вдоль и поперек.

— Не скажите, — запротестовал Вавилов. — Меня не было здесь семь лет. За это время могли фабрику заново перестроить… Да вы вот и собрались заняться этим делом.

— Обветшала она здорово, — оживился Карпов. — Старье! Инвентарь изношен, корпуса низкие, темные, того и гляди развалятся.

— Работали же в этих корпусах и фабрикат выпускали замечательный, — сухо и настороженно заметил Вавилов. — Фабрика еще много лет в таком виде может проработать…

— Поглядите, — пожал плечами Карпов и пропустил приезжего вперед себя в дверь.

Они оба вышли на широкое крыльцо.

Жаркий день купал пыльную улицу в зное. Пруд сверкал матовым серебром. От плотины текли неумолчные плески. Со стороны фабрики неслись сложные шумы. Пыхтели паровики, грохотали мельницы, стучали тяжелые песты и медведки.

По мосту возле плотины гулко катились таратайки, наполненные глиной и песком. Фабричные трубы яростно выкидывали черные клубы дыма. Над горнами реяли высокие прямые дымные столбы. Задымленные, с облупившимися стенами, с плоскими грязными крышами и небольшими мутными окнами корпуса пугали своей заброшенностью и казались необитаемыми.