Подгоряне - [103]

Профессор был старше моего дедушки и уже забыл, когда росли волосы на его голове. Осталось несколько волосинок где-то на затылке да за ушами — и все.

Казалось, перед нами стоял постаревший Юлий Цезарь и рассказывал про свою войну с галлами. В Балканской кампании наш профессор принимал непосредственное участие, сражался с оружием в руках, был не погонщиком волов, как мой дедушка. Может быть, латинист листал перед нами самые дорогие и незабываемые страницы своей жизни.

По правде говоря, мы не были так уж сильно захвачены рассказом профессора, но делали вид, что в эти минуты забыли про все на свете и слушаем только одного его, что давно нам во всех подробностях хотелось узнать, как штурмовались крепости и другие редуты турок. Таким образом мы освобождали себя от слушания скучных лекций по латыни. Немудрено, что никто из нас даже с помощью словаря не мог перевести не только длинных гекзаметров, но и прозу помянутого тут Юлия Цезаря. А о грамматике и говорить нечего. Когда профессор собирался заговорить и о ней, за дверью раздавался трескучий, переполошный звонок.

После смерти профессора каждый из нас испытывал нечто вроде угрызений совести. Латинист умер в наше отсутствие, во время каникул. Мы даже не смогли проводить его в последний путь и там, у его могилы, хотя бы мысленно попросить прощения за свои проделки. Умер старик не своей смертью, а попал не то под трамвай, не то под колеса троллейбуса. Бедный профессор на склоне лет был почти совсем слеп и глух…

Все семестры для нашей группы закончились вполне благополучно. Латынь в наших головах и не ночевала, зато высокие отметки по латыни в зачетках были.

И поэтому мы не могли не вспомнить добрым словом покойного профессора и не поблагодарить его хотя бы сейчас, когда он уже не нуждался ни в наших, ни в чьих-либо других благодарностях. Что и говорить, мы чувствовали свою вину перед латинистом. Других старых профессоров студенты приводили на лекции под руки. К иным за консультациями приходили на дом. Наш же старичок собственными ножками добирался до нас даже в вечернее время. Спешил к нам, чтобы переложить часть своих обширных знаний в наши пустые черепки. А мы хитрили, ловчили, обманывали его. Не за эту ли провинность мне и приснился такой "премиленький" сон? Сновидение, от которого я долго не мог оправиться, прийти в себя.

Прошло без малого десять лет со дня смерти профессора. Признаться, я и забыл про него. Молодость редко задумывается о старости. И как наказание за эту забывчивость и явился ко мне во сне уважаемый профессор. Мне, очевидно, нужно все-таки кому-то рассказать про этот сон. Говорят, ежели расскажешь кому-нибудь о жутком сновидении, то избавишь себя наполовину от возможных неприятностей наяву. Боялся я не за себя, а за дедушку: как бы с ним чего не случилось.

— Ты видел своего профессора в дедушкиной избушке? — спросила мама.

— Да. Он кипятил вино в закопченной кастрюле дедушки.

— А когда ты видел этот сон: до полуночи или после полуночи?

— Я спал. Как же я мог установить время?

— Ты, сынок, не беспокойся. Сон твой не плохой. Вши — это деньги!..

— Ха-ха-ха! — захохотал Никэ. — Дедушка обрастет деньгами, как лягушка шерстью. Да он даже пенсию свою не хочет получать!

— Что ты ржешь как жеребец! — обиделась мама. — Никто никогда не знает, откуда может привалить человеку счастье!

Между тем приближались Октябрьские праздники. Повсюду были вывешены красные флаги, лозунги, плакаты, транспаранты. Никэ готовился к крестинам своего наследника. Мы горячо спорили, подыскивая имя сыну, а нашему правнуку, внуку и племяннику. Дело это оказалось далеко не легким. Ребенок один, а красивых имен много. На каком остановиться? Ведь человек будет носить его всю свою жизнь, а она может оказаться долгой. Мама почему-то настаивала, чтобы мальчику дали имя в честь деда со стороны матери.

— А как звали бабушкиного отца? — спрашивал Никэ.

— Мироном. Очень хорошее имя, сынок! — отвечала мама.

— Как, как? Мирон, говоришь?.. Да ты что, мама?! Кота нашего так зовут. А ты хочешь, чтобы я сыну дал это имя?! Ни за что!

— Тогда давай назовем его Георгэ. Как твоего дедушку со стороны отца.

— Георгэ — это еще куда ни шло. Но Мирон — ни в коем случае!

Споры шли до тех пор, пока не вернулся из райцентра отец. Сам он не предлагал никаких имен, но решительно потребовал:

— Называйте как угодно, но только поскорее. Надо вскипятить побольше воды. Ведь я пришел не один, а вместе с Илие Унгуряну. Он поможет мне заколоть кабанчика. А вы тут с самого утра толчете воду в ступе. До сих пор не можете выбрать ребенку имя, как будто породили какого-нибудь принца!..

Илие Унгуряну заявился с австрийским штыком за голенищем сапога. Прежде отец никого не звал себе в помощь: сам резал и сам же разделывал кабана.

Шкуру осмаливал с помощью подожженной соломы, чтобы" она была светло-золотистой и мягкой. Стряхнув золу, окачивал шкуру кипятком, хорошенько соскабливал обгоревшую щетину, сбривал ее начисто. Сало вместе со шкуркой отделял от мяса и засаливал, оставшуюся часть туши подвешивал в амбаре или в подвале. Управлялся, повторяю, со всем этим нелегким делом сам.