Подари мне краски неба. Художница - [3]

— Вот что я тебе скажу, старуха, птицы твои и церкви задерживаться стали, зависли, а ты, я думаю, теперь в свободно конвертируемой ой как нуждаешься. — Стасик сидел на кухне, поджав длинные ноги под стул, говорил быстро, словно боялся, что его не дослушают, выгонят. — Так что предложеньице у меня есть. Ты ведь на втором курсе гравюрой занималась. Так вот, посиди, сделай гравюру. У меня есть приятель один. Я ему в свое время услугу оказал, а у него станок в мастерской имеется. Вот и будем мы с тобой офортики гнать. Они и продаются лучше, и времени отнимают меньше. А еще один заказец есть специальный. Паренек с Арбата сосватал ресторан новый. Им для интерьера нужен Левитан. Любую картинку, только малоизвестную. Сделаешь?

— Сколько? — равнодушно спросила Наташа.

— Что — сколько?

— Денег сколько дашь за копию?

— Вот это мне нравится. Слушай, старуха, да ты на глазах взрослеешь.

— Ну так сколько?

— Для начала много, конечно, не дам, но баксов триста получишь. Только ты не думай, что я тебя, надувать собираюсь. Я из чисто гуманных соображений, что отец, там, умер и прочее… Я на этом деле ничего не имею, так, пустячок какой-то, баксов двадцать. Но имей в виду, работать надо быстро. За неделю справишься?

— Ноу проблем. А офорты за сколько гнать собираешься?

— Ты даешь, старуха! Как же я могу сразу тебе сказать? Я только знаю, что это будет выгоднее картинок. Сделаешь под старину. Сейчас эти новоявленные аристократы за офортами гоняться стали, может, что-нибудь и получится.

Копию Наташа сделала быстро и так, что, пожалуй, сама свою работу не отличила бы от Левитана. Она любила работать, забывая при этом обо всем. Тонечка болела, плакала, играла с Васенькой, часто вспоминала что-нибудь из прошедшей жизни, как, например, Николай Ильич однажды взял ее в экспедицию, в Центральную Африку, как там все было страшно и опасно, но они были счастливы. Она работала поварихой, и проводники (советские называли местных Шуриками и Шурочками) научили ее готовить шашлык из змеи, и это было очень вкусно. Васенька с восторгом слушал ее, иногда предлагал маме испечь для Татуси печенье, увлекал ее в кухню, и Наталья оставалась в благословенной тишине, за что была крайне признательна своему маленькому, но такому понятливому брату.

Впрочем, ничто не могло помешать ей, она слушала домочадцев, ничего не слыша на самом деле и лишь односложно «угукая», если они требовали реакции на свой рассказ. Где-то далеко, или глубоко, на дне души, таилась обида на Андрея. Он пребывал в какой-то творческой командировке, в алтайских дебрях, приехал лишь на похороны отца, оставил немного денег и тут же исчез, чем-то озабоченный, отстраненный. Он не приглашал к себе, прекрасно понимая, что нет у невесты, и пока не будет, никакой возможности находиться рядом с ним, хотя бы короткое время.

Наташа же не очень стремилась к жениху. Что-то застыло, затормозилось в ней, новое ощущение жизни, еще не проявленное, но сильное, сковало непосредственность и импульсивность желаний. Сейчас только работа занимала ее, да прибавилась какая-то раньше никогда не появлявшаяся жажда.

Она не долго размышляла о жизни и смерти, не задумывалась особенно и о судьбе своих родителей, но однажды неожиданное решение пришло само собой. В этой стране так в одночасье все перевернулось. Люди заслуженно состоятельные, жизни свои посвятившие науке, искусству либо другому достойному труду, оказались на грани нищеты, а другие, которым удалось вовремя сориентироваться, теперь откровенно навязывают обществу свою дешевую правду (кто платит, тот и заказывает музыку). И ради своей семьи она готова принять эти условия.

— Буду делать что угодно, землю буду есть, — сказала себе Наташа, стиснув зубы и сделав зверское лицо, каким она обычно пугала Васеньку, когда тот капризничал.

У нее появилась новая мечта. Раньше Наташа, как всякая творчески организованная барышня, мечтала страстно, ежевечерне выделяя специальное время, обычно перед сном. Так она и говорила: «А теперь пойду помечтаю, спокойной всем ночи». Уходила в свою комнату, включала музыку любимой своей группы «Прокл харум» и фантазировала до самозабвения.

Мечтала она о новом платье, тщательно и подробно представляя себе все детали наряда, ткань, цвет, покрой, и то, как она должна двигаться в этой обнове.

Мечтала о поездке вдвоем с Андрюшкой куда-нибудь, например в любимый Псков или в колоссальный Египет, где они уже однажды побывали благодаря настойчивому стремлению отца образовать как можно лучше свою чудесную дочь. Или на Урал, к тому дивному озеру, до дна прозрачному, окруженному поросшими лесом горами, называвшемуся протяжным башкирским именем — Увильды, где когда-то и осуществилась их любовь. Мечтала о новом этюднике, который сразу же и появился. Мечтала о новых красках, о природном материале, о необыкновенных кисточках, какие делают в Италии. Мечтала, наконец, стать известной художницей, как Серебрякова, но чтобы судьба у нее, у Наташи, была бы более счастлива. То есть мечтала Наташа о том, что было в ее власти или находилось в распоряжении ее родных. Никогда не грезила она о чем-нибудь расплывчатом, поэтично-романтическом, неточном или о чем-то таком, что никогда бы не смогло воплотиться.