Под знаком змеи - [5]

Он повернул обратно. Ударил в свои палки. Эхо ответило ему издалека. Тогда он сложил ладони у рта и крикнул:

— Алученте! Алученте-е-е!

— Ау-у! — донеслось со склона холма. — Иду-у!

Юноша, взявший на мушку зайца, больше похожего на здоровенного ягненка, только что снял его своей стрелой. Заяц, перекувырнувшись, упал в овраг, и теперь Алученте торопился за ним.

Когда он явился на зов отца с зайцем в руках, тот спросил:

— Видишь хижину возле ив?

— Вижу.

— Ступай позови мать, пусть и она посмотрит. Лодку вытащите с Мирицей на берег. Возьмите вещи и приходите к хижине. Остановимся здесь на несколько дней, а может, и на дольше — видно будет…

— Хорошо, отец.

Алученте был быстр на ногу и особой ловкостью отличался в охоте — брал птицу с лёта, так зорок и точен был его глаз в стрельбе из лука. У него были светлые, словно омытые дождями стебли ковыля, волосы, тонкое, как у отца, лицо с чуть выдающимся вперед подбородком, покрытым золотистым пушком, высокий лоб и ясные глаза ребенка.

За время скитаний, пробираясь через реки и леса, вынужденный вместе с отцом добывать семье пропитание, он возмужал и огрубел и с легкостью переносил все тяготы суровой жизни. Его не страшили ненастья, даже бури, спал он под открытым небом в мешке из волчьей шкуры, мог в одиночку пойти ночью через глухой лес, умел сам мастерить себе стрелы и не прятался за деревья, когда зубр потрясал перед ним своими короткими и острыми рогами.

Но он становился вдруг робок и ласков при виде гнезда с птенцами или хрупкого цветка. Вот тогда-то нежность и тепло его сердца были видны лучше всего.

Мать, наделившая сына добротой, любовалась им, думая про себя, что не ошиблась, назвав его Алученте, то есть желанное, любимое дитя.

Юноша отдал отцу зайца и бросил взгляд на домик.

— Ну, иди. И делай, что я велел, — властно, но с лаской в голосе проговорил отец. — Прикройте лодку ветками, чтобы ее не высушило солнце.

…Лодку эту они смастерили в опустошенном набегами многих племен селении Котизона, откуда журавли[10] в свое время изгнали пигмеев. Эту легенду часто рассказывали старики из Краса-пары — мастер знал ее.

Один из вождей местных племен основал в давние времена деревянную крепость на берегу Тираса. Окружил ее рвом и садом, чтобы чужеземцам не так просто было ее захватить. Спустя годы вездесущие греки приплыли по реке к крепости и высадили у ее стен много воинов. Потомки вождя, охранявшие крепость, захирели к тому времени в лени и праздности и не смогли ее удержать — отдали журавлям. С тех пор их род стали называть в насмешку пигмеями…

«Что стряслось с тобой, Тирас, что ты стал таким пустынным и заброшенным? — вновь и вновь спрашивал скиталец, душу которого разбередили воспоминания. — Или кончился уже совсем наш род? Ну-у нет!»

Он вонзил топор в сухую иву, — здесь, в лощине, было много деревьев с мертвой кроной, они уже едва держались за землю.

Иву он разрубил и отнес к дому. Затем набрал сухой травы, размял ее в ладонях и насыпал на старую золу очага; поверх уложил дрова и принялся высекать огонь из двух брусков кремня, стараясь, чтобы искры попали на трут, который он извлек вместе с кремнями из кошеля у пояса. И едва только он сотворил это таинство, как хижина у Яла-чолы наполнилась запахом пахучей травы.

Яла-чола! Он повторял про себя это красивое название, чтобы полюбить его, как любил раньше другое — Краса-пара. Поначалу слово «пара» означало «солома». А так как в былые времена даки покрывали свои хижины соломой, то под словом «пара» стали подразумевать скопление хижин с соломенными островерхими крышами. Позднее дома стали покрывать камышом, дранкой или черепицей, название же осталось прежнее — «пара», что означало уже селение.

Римский поэт Овидий жил среди северных фракийских племен в течение девяти лет, с восьмого до семнадцатого года (по новому летосчислению). Говорят, будто он выучил их язык и написал на нем несколько песен или сказаний, которые передавались из уст в уста, как молитвы или заклинания.

Эти творения Овидия не сохранились. Римляне не заботились о том, чтобы культура коренных жителей развивалась, — наоборот, они делали все, чтобы покоренные племена забыли свои истоки, даже язык. Может, поэтому от северофракийского рода не осталось ничего, кроме нескольких слов или даже корней слов, как, скажем, эти: краса — красота, венденис — вязать, зеума — родник, зелчия — трава или луч, зила — прорасти или взойти, куалама — пряжка, диесема — свеча, мизела — чебрец, олма — бузина, банта — дом, дизо — стена, даос — волк, карпос — гора и другие.

Но вернемся к нашему скитальцу. Огонь в очаге набирал силу, весело потрескивал. Языки пламени бросали на пол и стены загадочные тени. Волна необычного, теплого света озарила лицо человека. Он преклонил голову и произнес на своем наречии:

— Я, Басчейле, мастер из Краса-пары, а ныне Яла-чолы, поклоняюсь тебе, Бог огня, и прошу изгнать своим горячим дыханием злых духов из этой хижины и из этих мест. Прими мой поклон и поклон всего моего рода, разбросанного среди чужих племен, которые гонят нас с одних земель на другие…

Мгновение он сидел неподвижно, склонив голову к очагу.