Под властью пугала - [93]

— Правильно говорил, — одобрил Хайдар. — Вот умер дед Ндони, а мне теперь так горько становится, что мы мало ему помогали, ведь могли бы и больше. А если б мы не ладили, если бы разругались?

— Здесь ни одного не найдешь, кто бы хоть раз поссорился с дедом Ндони, — сказал Тими. — Хороший он был. Это сразу было видно, как на него посмотришь.

— Недаром говорят: лицо — зеркало души, — вставил Хамди.

— Если бы это было так, — возразил адвокат, — то сколько красавцев стали бы уродами.

— Он был страдалец, — заметил Хайдар.

— Кончились теперь его страдания. Так что правильно у нас делал один старик, — снова вспомнил свою деревню Тими. — Нищий был, а ничего-то ему не нужно было, ни денег, ни одежды, ничего. Знаете, как он говорил: «У меня все есть. Солнышко меня греет, цветочки вон цветут, детишки гомонят, по ночам звезды светят… Друзья есть верные, не бросают меня, хоть люди надо мной и смеются… А самое главное, видишь, какой мир наш большой и лет человеку отпущено много…»

— Это все относительно, — сказал Хаки.

Прошел и этот печальный день. Тюрьма снова погрузилась в свои обычные заботы.

В последних числах мая выпустили Хамди. Его вызвали к начальству и сказали, чтобы готовился к выходу из тюрьмы. Покончив с формальностями, Хамди вернулся в камеру за вещами. Взял он лишь носильное белье. Стали прощаться.

— До свидания, Хайдар! — Добрый горец пожал ему руку, притянул к себе.

— Не забывай нас, Хамди!

— Никогда не забуду, Хайдар. До свидания, Халим. Будьте все здоровы, друзья! До свидания, Лёни!

Они проводили его до выхода, постояли, пока он вышел, помахав им рукой, и возвратились в камеру, молчаливые и подавленные, как в день смерти деда Ндони.

— Странно, радоваться надо, а мы грустим, — сказал адвокат.

— Нет, мы рады за Хамди, только жаль расставаться, — пояснил Хаки.

— А по-моему, мы просто эгоисты: расстроились, что не нас освободили.

— Ничего, и нас освободят.

— Вас-то да, а вот меня вряд ли.

— Выпустят и тебя, джа Хайдар.

— Вряд ли, Халим.

— Да тебе всего два года осталось!

— Я боюсь того дня, когда меня выпустят.

— Почему?

— Тот, кто меня сюда посадил, наверняка будет меня подстерегать.

— Неужели он такой подлый?

— Да уж от него благородства не жди.

— И как это ты оставил в живых этого зверя…

— Мы с Лёни поторопились. Вроде оба не из робкого десятка, да вот ума не хватило, — улыбнулся Хайдар.

Лёни уже знал, что в тюрьму Хайдара Кочи привела родовая вражда с Абазом Купи.[82] Однажды Хайдар выстрелил в него на базаре в Круе, но попал в жандарма, бросившегося к нему. Сам Абаз спрятался под стойку в кофейне. Жандармы открыли стрельбу. Раненого Хайдара разоружили. За ранение жандарма его приговорили к восьми годам тюрьмы.

VII

Нуредин-бей вылез из машины и осмотрелся. Шумели сосны, в лицо пахнуло свежестью. Он глубоко вдохнул, и в легкие хлынул чистый воздух.

Действительно очень красивое место. Недаром его высокое величество приезжает сюда каждое лето отдохнуть после морских купаний в Дурресе.

Остальные приглашенные, во фраках, цилиндрах и котелках, стояли кучками, разговаривая, на поляне у родника. Трое жандармов отталкивали подальше от господ любопытных крестьян, которым непременно хотелось посмотреть, что тут происходит.

Все было готово, но дело застопорилось из-за королевского духового оркестра. Он отправился сюда еще вчера на военном грузовике, да, видно, застрял где-то в пути.

Нуредин-бей подошел к министрам.

— Bonjour, — поздоровался он с министрами.

— Bonjour.

— Почему не начинаем, господин министр?

Господин Муса Юка, нахмурив брови, неохотно ответил:

— Да эти чертовы дудочники еще не приехали.

— Да вот они! — воскликнул кто-то.

Действительно, на шоссе, спускавшемся к источнику, показались «дудочники» — они шли пешком, в расстегнутых мундирах, потные и распаренные от жары, и тащили свои инструменты: кто на себе, а кто и волоком. Как выяснилось, военный грузовик с бесконечными остановками довез их до Круи, а утром окончательно сломался и их высадили в нескольких километрах от источника. Бросившийся навстречу музыкантам офицер делал им отчаянные знаки остановиться поодаль, но они, не обращая на него никакого внимания, с пересохшими от жажды губами рванулись к воде. Несколько громогласных приказаний, и вот они кое-как построились, пытаясь застегнуться и стать по стойке «смирно». Раздался звук трубы. Музыканты двинулись строевым шагом, потом остановились. Дирижер обернулся, ожидая знака. Кто-то взмахнул рукой. Оркестр грянул гимн его высокого величества. Среди сосен заметались перепуганные птицы. Какой-то офицер опрометью кинулся к оркестру. Гимн оборвался беспорядочным всплеском звуков, закончившимся глухим ударом барабана. Оказывается, господа министры еще не собрались. Команды: «Внимание!» «Смирно!» Дирижер застыл с поднятыми руками и свернутой набок шеей: он снова ждал сигнала.

Наконец сигнал подан. Господа снимают цилиндры и прикладывают руку к сердцу — это приветствие по-зогистски. Жандармы отдают честь. Министр, взгромоздившись на ящик, достает из кармана листок и начинает речь:

— Дамы и господа!

Мы имеем счастье находиться у нового величественного сооружения, которое как бы символизирует еще одну ветвь в венце заслуг нашего августейшего монарха, нашего гениального короля, великого Зогу. (Аплодисменты.) Сегодня, по случаю десятилетия провозглашения монархии, мы открываем новый источник, который будет освежать путников, осененный именем лучезарнейшей Матери Нации. Грядущие поколения, глядя на это сооружение, пожелают ее душе блаженства в благолепнейших уголках рая.