Под властью пугала - [91]

— Это оттого, что у нас настоящее вавилонское столпотворение, — заметил супруг полной дамы. — Наша интеллигенция делится на группы по странам, где получила образование. Вот у нас и появилась дойчкультура, римская культура, парижская…

— Большинство наших специалистов — всего лишь недозрелые плоды европейских университетов, — поддержал супруг очаровательной дамы. — Они и учились-то с единственной целью — получить диплом «bon pour l'Albanie».[81]

— Вся беда в том, что мы переживаем переходный период, наши вчерашние идеалы устарели, а новых еще нет, — сказал редактор религиозного журнала.

— Идеалы короля — вот наши идеалы, — отчеканил Вехби-эфенди. — Дать нации единую душу — наша главная задача. А это может сделать только элита.

— Уж лучше духовная анархия, чем такое единство взглядов и помыслов, которое не обеспечивает никакого прогресса, — заметил издатель газеты.

— Ну, что касается анархии, так этого у нас хоть отбавляй, — сказал патер Филипп.

— Вы правы, падре. А что касается взглядов, то Албания — настоящая психиатрическая больница, — опять ухватился за свое Ферид-бей.

— Единство в вере. Только вера может объединить албанский народ, — заявил патер Филипп.

— Она может лишь разделить нас на три части, — возразил Йовани Лима. — Экономический подъем — вот что нам нужно. Народ голодает.

— Народ чувствует физический голод лишь потому, что обнищал духовно. А ведь духовная пища важнее плотской, — продолжал патер Филипп.

— Надо брать пример с немцев, — сказал редактор религиозного журнала. — Немецкий народ тоже находится в состоянии деградации, пока не пришел Гитлер, который возродил его и вылечил. Теперь немцы совершают чудеса.

— Народ, как ребенок, требует заботы мудрых воспитателей, иначе он пойдет по плохой дорожке.

— Да-да. Историю делают выдающиеся личности. Судьбу Албании должна взять в свои руки избранная молодежь.

— Почему же именно молодежь?

— Потому что старики давным-давно свыклись с нашей затхлой атмосферой, с лицемерием, иначе они уже не могут. А пока во главе стоят рутинеры, Албания не сдвинется с места.

— Совершенно верно, — поддержал Вехби-эфенди. — Надо раз и навсегда сдать в музей эти живые трупы, этих заплесневевших типов, которые повинны во всех бедах Албании.

— Прошу без оскорблений, — обиделся супруг полной дамы.

— Господа, не забывайте, что мы собрались по случаю торжественного события, а посему давайте еще раз поднимем бокалы за новобрачных! — И Нуредин-бей снова встал с бокалом в руке.

Все выпили, и спор утих. Согласие было восстановлено.

— Судя по всему, дебаты закончились, — заметил приятель молодого писателя.

— Я так и не понял, в чем они несогласны друг с другом? — сказал другой.

— А с чего ты взял, что несогласны? — спросил молодой писатель.

— Из-за чего же тогда сыр-бор?

— Из-за кости — кому достанется.

Ужин кончился глубокой ночью. Ферид-бей, хотя немало выпил, держался на ногах вполне устойчиво.

— Давай попрощаемся, — протянул он руку молодому писателю, проходя мимо него. — Хотя мы и расходимся во взглядах, это не значит, что мы против друг друга. Пусть гомеровские герои служат нам примером — они бранились и снова сходились как ни в чем не бывало. У тебя, молодой человек, закваска настоящего плута, и, помяни мое слово, ты или станешь большим человеком, или окажешься в тюрьме за какую-нибудь проделку.

— Скорее всего, за свой язычок, — сказал Нуредин-бей.

— Почему же?

— Да потому, что я не желаю идти против совести и чести, — ответил им молодой писатель.

VI

Атмосфера праздника проникла даже в стены тюрьмы. Ахмет Зогу и в самом деле не объявил амнистии, что еще сильнее озлобило заключенных, клявших его на чем свет стоит. Но кто-то прислал в тюрьму подаяние: жареного мяса, муки и сахару, так что в день бракосочетания заключенные наелись досыта. Некоторые даже шутили, что-де и они попробовали угощения со стола его высокого величества. Вечером сквозь зарешеченные окна смотрели фейерверк, слушали галдеж на улицах, где маршировали строем учащиеся тиранских школ, — потом разошлись по своим камерам, и в тюрьме воцарилась будничная тишина.

Около полуночи в камере Лёни вдруг услышал стоны и крики деда Ндони, все повскакали и сгрудились около несчастного старика. Тот кричал от боли, скорчившись и прижав руки к животу.

— Помогите, умираю!

— Что с тобой, дед Ндони?

— Живот скрутило! Ох!

— Может, объелся?

— В рот ничего не брал! Ох, я несчастный!

— Он и вправду ничего не ел, — вспомнил Тими. — Даже не притронулся, ему уже тогда было невмоготу. Я его спросил, почему не ест, а он мне в ответ: «Живот болит». Я ему говорю: «Нашел время болеть животом». А он мне говорит: «Как раз по праздникам у бедняков и болит живот».

— Надо бы сообщить начальству, — предложил Рамазан.

— А что оно сделает, начальство-то?

— Доктора позовет.

— Верно, сходите кто-нибудь, скажите начальнику, — распорядился Хайдар.

Ильяз из Скрапара направился к двери и на пороге столкнулся с Хаки, Хамди и адвокатом.

— Что случилось?

— Дед Ндони.

Адвокат подошел к больному и стал ощупывать у него живот.

— Где у тебя болит, дед Ндони? Тут? Тут?

— Тут! — вскрикнул дед Ндони.

— Кажется, у него аппендицит, — хмуро сказал адвокат. — Его надо срочно в больницу.