Под тремя коронами - [65]

Мать, София Фоминишна, писала дочери редко. В конце 1497 г. она просила подтвердить о своей беременности, о чем она будто бы узнала от живших в Вильно братьев Семичевых, через которых Елена переписывалась с Москвой.

Во время приезда посла Ангелова московских людей при Елене Ивановне уже не было. Оставалась только одна «женка» греческого закона, приехавшая в Вильно вместе с ней. Это была старая матушка-няня, воспитывавшая княжну с детства и последовавшая за своей питомицей на чужбину. Были и низшие служители — повара, сытники, хлебники. В канцелярии великой княгини числился православный белорус — подьячий Федор Шестаков.

Но Александр, жалея молодую жену, щадил ее и делал снисхождения, несмотря на католическое давление. Елена видела, сколько пришлось мужу терпеть из-за нее от неукротимого фанатизма полонофилов и католического духовенства, ценила внимание мужа и защищала его перед отцом. «А князь великий меня жалует», — писала она отцу. Однако, опасаясь влияния тестя на свою жену, Александр приставил к ней канцлером Ивана Сапегу, родом литвина, православного, но склонного к унии. При первой встрече князь Иван сказал Елене:

— Наш род, великая княгиня, никому не изменял, не переходил на сторону противника и не показывал врагу спину во время битвы…

Елена прервала его:

— Надеюсь, князь, что заслуги предков дополнятся твоими достоинствами…

Он был красив, но красота его отдавала холодом. Но главное — глаза. Они были зимними, без всякой теплоты и милосердия. При знакомстве с ним возникала мысль, что вряд ли он когда-нибудь нежно и самозабвенно любил женщину. Поначалу Елене показалось, что он из числа одолевавших ее жалобами на затруднительное положение обедневших магнатов и придворных-неудачников, которые находились по уши в долгах и посматривали в ее сторону в надежде на помощь. Но в этом княгиня ошибалась. Он оказался человеком во многом двусмысленным. С посланием митрополита Иосифа он был у Папы Римского, который в письме польскому королю назвал Сапегу верным сыном церкви, отвергнувшим еретические заблуждения, и поручил королю охранять его. Длительное время он служил Елене усердно, но держал себя двойственно: сочувствуя унии, не порывал связи с православием.

После определенного сомнения Елена спросила у своего канцлера, обращаясь к нему по имени, как это было принято в Москве:

— А верно ли, князь Иван, что ты одобряешь решения Флорентийской унии?

— Да, государыня. Смею заметить, что идею унии стремились реализовать все великие князья литовские, в том числе и Великий Витовт. Цель их устремлений очевидна — укрепить внутреннее единство государства, которое нет-нет, да и раздирается религиозными противоречиями. Целесообразность унии понимали не только Папа Римский и его окружение, но и константинопольский патриарх Иосиф II, византийский император Иоанн VIII Палеолог, которые надеялись в обмен на уступки в догматике получить военную помощь католического Запада в борьбе с турецкой угрозой. На Флорентийском соборе делегацию православной Киевской митрополии, которая тогда была единой для Московского государства и Великого княжества Литовского, возглавлял митрополит Исидор. С католической стороны в июле 1439 г. акт о признании унии подписали не только папа Евгений IV, 143 кардинала, примаса, архиепископы и епископы, но и с православной — твой предок, княгиня, император Иоанн VIII, митрополиты Антоний, Досифей, Исидор и еще 15 митрополитов.

Видя интерес Елены к его рассказу, Сапега продолжил:

— Собственно, одобряя акт об объединении под властью Римского Папы вселенских католической и православной церквей, последняя, на мой взгляд, больше выигрывала, чем теряла. Православные должны были признать некоторые католические догматы и, в частности, так называемое филиокве, то есть схождение Святого Духа не только от Бога-отца, но и от Бога-сына, существование чистилища и некоторые другие. Но православная Церковь сохраняла при этом обрядность и богослужение на греческом, церковно-славянском и других языках. Оставался неприкосновенным брак белого духовенства, право светских людей причащаться вином и другие. Но поскольку православная церковь таким образом могла превратиться в униатскую, многие не признали тогда и не признают сейчас решение Флорентийского собора. Но я считаю, княгиня, это признание — всего лишь дело времени.

Выслушав все это, Елена сказала, скорее для себя, чем для Сапеги:

— Вера, князь, это состояние совести и духа людей, а не средство политики. Горе тем народам, что станут разменивать веру на политические или какие-нибудь еще выгоды.

В течение первых трех-четырех лет Александр видел в жене только красивую женщину уживчивого характера и доброго сердца. Но та борьба из-за религиозных убеждений, которую она выдержала в 1499 году и которая втянула ее в политический водоворот, раскрыла глаза великого князя на настоящий характер жены, на твердость и силу ее убеждений, ее ум и дарования. Александр увидел политическую выгоду в борьбе с Москвой от того, что его жена является православной, а не католичкой. С этих пор он стал относиться к ней с полным доверием и уважением, возвышать голос в ее защиту. Поворот к лучшему обозначился и во внутренней политике Александра по отношению к православию и русской народности.