Под тремя коронами - [67]
С появлением Глинского общественное мнение высших кругов, завистливое и нетерпимое, не выносившее ничего выдающегося, незаурядного, своеобразного, ополчилось против него. Будь как все, шагай в ногу со всеми — такого общего правила придерживалась высшая виленская знать. Поэтому одни доказывали Александру, что он еретик, другие представляли его злоязычником, третьи — неблагодарным человеком, втайне осуждающим дела государевы. Александр считал это обычными наветами и не придавал им никакого значения. А Елена не могла надивиться: как можно было так плохо говорить о таком умном, милейшем человеке, думать, что он гордый, спесивый, сухой эгоист? Вскоре Александр стал благоволить и брату Михаила Василию. Он пожаловал вечно и непорушно во владение городские места и селения не только ему, но и жене, детям, будущим потомкам. С пашенными землями, бортными, подлазными, с сеножатями, озерами и реками, бобровыми гонами, язами, перевесьями, болоньями, ловами, с данями грошовыми и медовыми, с борами, лесами, гаями, с данями куничными и лисичными, со всеми боярами и их именьями, со слугами путными и данниками, с слободичами, с людьми тяглыми…
Владея обширными землями и замками, почти половиною всего государства Литовского, Глинский приобрел множество приверженцев преимущественно из русских. Такое могущество не могло не возбудить и сильную зависть, особенно среди литовских панов, остальных членов Рады. Вскоре за спиной удачливого князя поползли слухи: хочет овладеть Великим княжеством Литовским и перенести его столицу в Русь. Другие говорили: нет, он хочет создать Великое княжество Русское, как когда-то с центром в Киеве. Но Александр обходился с ним как с другом, доверяя все тайны, в том числе и сердечные. Глинский оправдывал эту любовь и доверенность своими заслугами.
Общение с Глинским было для Александра полезным и во многом поучительным. С интересом он слушал размышления Глинского о неизбежности укрепления власти монархической, которая единственно обеспечивает разумную политику. Ссылаясь на римскую историю, он даже поговаривал: воля императора — высший закон…
— Но всякое усиление власти государя, — возражал Александр, — связано с неизбежной жестокостью, с недовольством, а то и сопротивлением подданных… Может возникнуть ненависть к государю…
— Пусть ненавидят, лишь бы боялись… Римский император Адриан оставил интересное завещание сыновьям: дружите между собой, обогащайте армию и наплюйте на всех остальных…
Не менее интересными были и рассуждения Глинского о событиях, происходивших в Европе и во всем мире.
— Наше время, государь, — говорил князь Михаил, — ознаменовано великими открытиями. Согласись, что из них наиболее важное — открытие книгопечатания. Изобрели его почти пятьдесят лет назад Гутенберг и Фауст и этим прославили свои имена, возможно, больше чем знаменитые государи и полководцы. Чем сам Август Цезарь, да что там Цезарь, сам Александр Македонский. Теперь знания могут распространяться так быстро и так широко, как никогда ранее. Кстати, — подчеркнул Глинский, — славяно-русская типография в Кракове была заведена раньше, чем польская, о чем позаботились жившие в столице вельможи Великого княжества. Вообще славянские книги начали печататься на двадцать восьмом году после изобретения книгопечатания: сначала глаголицей, а через десять лет и кириллицей. В 1483 г. в Кракове была напечатана книга «Триодь Цветная», а в 1491 г. — «Октиох». На последней странице этой книги на западнорусском языке есть надпись: «Докончана бысть сия книга у великого короля польского Казимира и докончана бысть мещанином краковским Швантополтом Феоль и з немец немецкого роду Франк».
Темные люди ждали в 1492 году конца света, уединялись от мира и сами себя лишали жизни, — продолжал Глинский, — но в этом же году Колумб открыл новый мир, невиданный ранее и неизвестный. Мир привлекательный не только для корыстолюбцев, стремящихся к богатству, но и для ученых, философов: там люди живут на начальных степенях развития. И их историей сейчас многие объясняют и историю всего человечества.
Другому мореплавателю, португальцу удалось-таки, наконец, обогнуть Африку и выйти морем к Индии, которая скрывалась от европейцев как бы за непроницаемым щитом. А неведение всегда рождает слухи и домыслы. Об Индии распространялись басни о ее несметных богатствах, ее древнейшем населении, его образовании и развитии художеств.
Эти два открытия, — продолжал Глинский, — раздвинули горизонты мореплавания, умножили ремесло, привели к росту богатства и роскоши. Они обогатили не только Испанию и Португалию, куда золото и серебро потекло не то что ручьями — реками, но и другие страны Европы. Вместе с тем они сказались и на судьбах многих держав. Сейчас политика сделалась многосложнее, дальновиднее, хитрее. При заключении договоров государи смотрят на географические чертежи, с учетом их стремятся воплотить в жизнь государственное могущество.
Не менее чем отношение к политике Александра с Глинским объединяла охота. Оба оказались сильно привержены этой страсти. Глинский в охоте, как и в других делах, оказался просто мастером, к тому же удачливым. Великий князь ездил на псовую охоту в самые отдаленные уголки княжества: в Беловежскую, Гродненскую и Налибокскую пущи, в бесконечные литовские леса, в долины Немана, Березины и Щары, на берега Днепра. Знаменитейшей пущей считалась Рудникская, в Трокском повете. Она тянулась от селения Рудник до реки Неман на семьдесят верст и славилась первозданным лесом, количеством и разнообразием зверей. Александр, как и его отец Казимир и дед Ягайло, любил в ней охотиться. Для него был сооружен здесь и специальный охотничий дворец. Пущу охраняли и оберегали. Поэтому здесь привольно и смешанно росли дуб, сосна, пихта, ель, клен, ясень, вяз, липа, граб, береза, ольха, осина, лещина, верба, черемуха, тополь и рябина. Кое-где в пуще были отдельные дубовые, березовые, липовые рощи. Великого князя сопровождали десятки, а иногда и сотни вельмож и простых шляхтичей. На охоте соблюдалось великокняжеское величие и великолепие. Государь охотился на лучшем из своих коней, в богатом терлике, в шляпе, усыпанной драгоценными каменьями и увенчанной золотыми перьями, развевающимися даже от легкого ветерка. По обыкновению, на бедре висели кинжал и два ножа, за спиною — кистень. Рядом с ним всегда находились молодые шляхтичи, вооруженные луками и шестоперами.
"Просчет финансиста" ("Интерференция") - детективная история с любовной интригой.
В 1815 году Венский конгресс на ближайшее столетие решил судьбу земель бывшей Речи Посполитой. Значительная их часть вошла в состав России – сначала как Царство Польское, наделенное конституцией и самоуправлением, затем – как Привислинский край, лишенный всякой автономии. Дважды эти земли сотрясали большие восстания, а потом и революция 1905 года. Из полигона для испытания либеральных реформ они превратились в источник постоянной обеспокоенности Петербурга, объект подчинения и русификации. Автор показывает, как российская бюрократия и жители Царства Польского одновременно конфликтовали и находили зоны мирного взаимодействия, что особенно ярко проявилось в модернизации городской среды; как столкновение с «польским вопросом» изменило отношение имперского ядра к остальным периферийным районам и как образ «мятежных поляков» сказался на формировании национальной идентичности русских; как польские губернии даже после попытки их русификации так и остались для Петербурга «чужим краем», не подлежащим полному культурному преобразованию.
История жизни необыкновенной и неустрашимой девушки, которая совершила высокий подвиг самоотвержения, и пешком пришла из Сибири в Петербург просить у Государя помилования своему отцу.
История борьбы, мечты, любви и семьи одной женщины на фоне жесткой классовой вражды и трагедии двух Мировых войн… Казалось, что размеренная жизнь обитателей Истерли Холла будет идти своим чередом на протяжении долгих лет. Внутренние механизмы дома работали как часы, пока не вмешалась война. Кухарка Эви Форбс проводит дни в ожидании писем с Западного фронта, где сражаются ее жених и ее брат. Усадьбу превратили в военный госпиталь, и несмотря на скудость средств и перебои с поставкой продуктов, девушка исполнена решимости предоставить уход и пропитание всем нуждающимся.
Чингиз Гусейнов — известный азербайджанский прозаик, пишет на азербайджанском и русском языках. Его перу принадлежит десять книг художественной прозы («Ветер над городом», «Тяжелый подъем», «Угловой дом», «Восточные сюжеты» и др.), посвященных нашим дням. Широкую популярность приобрел роман Гусейнова «Магомед, Мамед, Мамиш», изданный на многих языках у нас в стране и за рубежом. Гусейнов известен и как критик, литературовед, исследующий советскую многонациональную литературу. «Неизбежность» — первое историческое произведение Ч.Гусейнова, повествующее о деятельности выдающегося азербайджанского мыслителя, революционного демократа, писателя Мирзы Фатали Ахундова. Книга написана в форме широко развернутого внутреннего монолога героя.
История не терпит сослагательного наклонения, но удивительные и чуть ли не мистические совпадения в ней все же случаются. 17 августа 1914 года русская армия генерала Ренненкампфа перешла границу Восточной Пруссии, и в этом же месте, ровно через тридцать лет, 17 августа 1944 года Красная армия впервые вышла к границам Германии. Русские офицеры в 1914 году взошли на свою Голгофу, но тогда не случилось Воскресения — спасения Родины. И теперь они вновь возвращаются на Голгофу в прямом и метафизическом смысле.