Под тремя коронами - [124]

— Великий князь владеет только своими землями, чужих не держит и возвращать ему нечего.

Как и отец, Василий не преминул твердо напомнить послам, чтобы Александр не принуждал его сестру Елену к латинству.

XXIX

Летом 1506 г. у сорокапятилетнего Александра стали все более явно проявляться признаки тяжелой предсмертной болезни. Она обострилась, как это часто бывает, неожиданно. На сейме в Радоме, собравшемся по делу Глинского, Александр почувствовал ее первый приступ, первый удар. На виду у всех депутатов обмяк, его голова упала на стол и его тело, забившись в редких конвульсиях, стало сползать с кресла на пол. В зале поднялся переполох. Наиболее знатные паны бросились к королю и, подняв его за плечи и ноги, попытались уложить на диван в соседней комнате. Но король, придя в себя, взявшись руками за голову, неуверенной, качающейся походкой покинул зал заседаний. Перед этим он всегда бодрствовал духом и телом, не чувствовал никаких признаков старости, не знал болезней, любил деятельность и движение.

Король и великий князь тяжело переживал болезнь, так как не достиг еще тех лет, когда уже удовлетворяются главные жизненные побуждения и когда чувствуется вся суетность земного бытия. Ему хотелось еще жить и жить, а не искать утешения в печальных размышлениях о тленности человека и всего сущего. И вера не стала ему опорой и утешением в его последние дни. Хотя и была искренней…

Елена считала эту болезнь результатом длительных коронационных торжеств в Кракове, что неумеренное потребление вина и все остальные соблазны, которым предавался король, расшатали его и без того слабое здоровье и ускорили такой исход. Она всячески стремилась поддержать больного. Целуя его лицо и руки, она говорила:

— Ты преодолеешь эту жестокую болезнь. Восстановишь свои силы… И впереди у тебя долголетие. Само Провидение будет с нами…

Александр с грустью в голосе говорил:

— То, чем мы злоупотребляли и грешили в молодости, дает о себе знать в старости…

— О какой старости ты говоришь? Сорок лет — это всего лишь старость юности, а дальше начинается зрелая пора…

Измученный болезнью, с которой боролся многие месяцы, исхудавший, но все еще прекрасный, Александр относился иногда к своей беде с горькой иронией: «Почему я должен уходить, если мне хочется пожить еще?» — говорил он жене. В такие минуты душевной близости, он, влюбленный в жизнь и в саму любовь, с трогательной откровенностью признавался Елене, что многие женщины дарили ему любовь, часто не получая в ответ того же. Признавался он и в том, что они бросали его гораздо чаще, чем он. И, как бы желая поддразнить жену, которая к своим тридцати годам располнела и наполнилась изящной округлостью, говорил, что если бы у них были такие, как у нее, чувственные губы, округлые бедра и тонкая талия, то он не позволял бы им это делать…

Становясь серьезным, он часто говорил жене:

— В тебе я нашел то, к чему стремился… Ты у меня наделена не только красотой, но и государственным умом… Знаю, что женитьба на тебе позволила мне избавиться от имиджа, который преследовал меня с молодых лет: будто делам государственным, политике я предпочитаю хорошеньких женщин… Но это не так. Просто люди не всегда понимают, что молодость — это славное время, это веселое время…

Оправившись от удара, Александр поспешил в Краков, чтобы продолжить начатые реформы. Но отдаться всецело заботам о внутренних проблемах государства не удавалось. Как Польша, так и Литва почти со всеми соседями были в ненадежных отношениях временного перемирия. Причем если с Москвою и после смерти Ивана III удавалось сохранять эти отношения, то с Крымом дело обстояло иначе. Подданные Менгли-Гирея, пользуясь смутами и крамолой литовских панов, безнаказанно вторглись в Литву, опустошая все мечом и огнем. Сто тысяч пленных увели с собой в степи. Магнаты и паны, собираясь на сеймики, шумели против короля и Глинского, но при первом известии о татарах постыдно убегали на север страны за Неман. Татарские орды оказались в десяти верстах от Вильно. Но повернули в сторону Слуцка и взяли город в осаду. Однако все штурмы татар были отбиты случчанами, которых возглавила Анастасия, вдова князя Симеона Слуцкого.

Александр находился в это время в Кракове. В начале 1506 г. умерла его мать, вдовствующая королева Елизавета. Король тяжело переживал эту смерть, считая не случайным, что в течение двух последних лет умерли его брат Фридрих и сестра Анна, жена щетинского князя. А теперь вот мать…

Король и великий князь литовский видел в этих смертях плохое предзнаменование для себя. В результате — уныние и апатия, жестокие припадки хандры и отчаяния. У него появлялись предчувствия скорой кончины. Елена как могла старалась поддержать в нем бодрость духа, убеждала, что болезни можно преодолевать не только лекарствами, но и собственной волей и, конечно же, молитвами.

Весной 1506 г. Александр вернулся в Литву. Разочаровавшийся в Польше, так и оставившей Елену некоронованной королевой, парализованный великий князь попал под еще большее влияние Михаила Глинского. Он продолжал благоволить братьям князя Михаила. Иван Глинский был назначен киевским воеводой, Василий — брестским старостой. Грамотой, в которой Василий Глинский был назван дворянином, не только ему, но и жене, детям, будущим потомкам на вечное и непорушное владение передавались городские места и селения с землями бортными, подлазными и сеножатями, озерами и реками, с бобровыми гонами, езами, перевесьями, болоньями, ловами и данями грошовыми и медовыми, с борами, лесами, гаями, с данями куничными и лисичными, со всеми боярами и их именьями, со слугами путными и данниками, со слободичами, с людьми бяглыми…