— Это диагноз у тебя — жуть просто. Будет. Когда в дурку попадешь! — доставая из кармана конфетку, расхохотался соратник.
* * *
— Вы не поверите, Танечка, но творить я начала недавно, — темный напиток из высокого чайника Манни́к — так звали новую Танькину знакомую — разливала по чашкам, оттопырив мизинец.
Свой зонтик повесила на спинку кресла, но перчатки так и не сняла. Столики кафе стояли на улице, прямо посреди тротуара тенистой в это время дня улицы, и проблемы с парковкой велосипеда не возникло. Лютый лениво приглядывал за разносящим маленькие пирожные официантом и мысленно угощался с каждого подноса.
— А до этого чем занимались? — вежливо поддерживала разговор девчонка.
— Последние годы работаю уборщицей, в здешней школе. Знаете ли, находиться среди оравы подающих надежды малышей — большая награда в старости.
— Они только надежды подают или за рамки закона тоже выходят? Спасибо, — придвинула поближе наполненную горячим напитком чашечку.
— Все мы не без греха, так что в каждом преступника видеть — себя первого возненавидите. Вы пробуйте выпечку: кондитер здесь — очень правильный! — женщина показала на вазочку с горкой маленьких, покрытых белым, шариков.
— А «неправильный» что сделает иначе?
— Он положит меньше сахара, — удивилась женщина.
— А-а-а… — понимающе протянула Танька. — А еще раньше чем занимались?
— Писала прозу. И работала на заводе, в отделе контроля качества, — эта странная дама держала чашку, также оттопырив мизинец.
«А если бы я тогда отрубила другие пальцы? Что сейчас при мне оттопыривалось бы? — думала Танька.
Что за чушь у тебя в голове? Не можешь о вкусном?!
Могу. Давай его есть!
Палец?! — ужаснулось Второе Я.
И тут чушь перетекла в другое полушарие… — она вздохнула. — Пирожное!»
— А вы могли бы прочесть что-то из последних творений? — польстила новой приятельнице Танька, при этом обидно откусывая кусочек профитроля. — Вы в каком стиле творите? — поинтересовалась запоздало.
— Я пишу хайку. Вам знакомо?
— Это где природа и жизнь? С кирэдзи[10], 12:5?
— Настоящий художник не признает чьих-то требований! Каждый вправе творить так, как считает нужным! — от обиды шоколад в чашке Манник почти расплескался.
— Вы правы. Я не хотела навязывать свое мнение, простите, — смутилась Танька. Даже такое насилие она считала недопустимым.
— Вы очень учтивы. Позвольте подарить вам вот это творение:
Веселые имена у играющих тучек — Фифа и Фафа!
Радость сменяется восторгом!
Но детство — излечимая болезнь.
— Спасибо, красиво очень, — засмеялась Танька. — А …?
— О! Пожалуйста:
Лекарства в шкатулке слоновой кости,
Пригоршня таблеток в кармане.
У каждого возраста своя бижутерия…
А вот еще:
Пыльные тома на полках.
Что за причуда ‒
Хранить трупы былой услады?
Или так:
Клонятся к закату стрелки часов,
Спешат за Солнцем.
Отстаньте, глупые!
Печально, конечно, но так я вижу. Прошу:
Туча забот накрыла облако мечты,
За утренним чаем подают завтрашнее молоко.
Вот и будущее уже наступило.
— А есть о любви? — Танька чувствовала приближение запаха нафталина.
— Разумеется!
Старый носок — все, что осталось от любимого:
Он слишком спешил на войну.
Кто вспомнит о тебе, Рыцарь?
Ну, какая любовь — такие и стихи, — смущенно оправдывалась Манник. — А вот философское есть:
Поле боя сложили пополам,
Солдаты похоронены внутри.
Стратеги устали. Сыграна партия.
— А вы, Танечка, — немного помолчав, продолжила уже прозой, — не пробовали себя в этом жанре творчества? — удовлетворенная вниманием, старушка прихлебывала все еще приятный шоколад.
— Пока — нет, — ответила, облизываясь. — Но могу попытаться.
Танька зачем-то кашлянула и серьезно продекламировала:
— Спокойствие гречневой каши,
Тихо лежащей на дне неглубокой кастрюли.
Забытая и засохшая. Судьба.
* * *
— Она еще и стихи пишет? — вытянулся вместе с лицом техник.
— Ты бойся, чтоб она рисовать не начала! — засмеялся оператор.
— Чего это?
— Тогда для всех она будет рисовать шаржи, а на тебя — карикатуры!
— Нахрен, бля! — за соседним столиком, явно бывший военный читал газету и эмоционально сопел носом. — Вогнали штык-нож в спину командира, — было заметно, что ноздри ворчуна раздуваются все сильнее, а губы кривятся, словно от судороги. — По самую рукоятку, — добавились редкие глубокие вдохи. — Провернули в ране и еще посмотрели, как кровь идет! — изрекающий пожевал во рту сопли и еще сильнее скривил уста.
— Ах, не обращайте внимания! — легко поправила Танькин интерес Манник. — Незаслуженная критика: такое редко, но бывает. Видно, хулители на личности перешли.
— Кто? — заиграло детское простодушие.
— Необразованные рецензенты! Мнят себя потребителями искусств. А творить нужно в первую очередь для кого? А?
— Для кого? — уже больше заинтересовалась Танька.
— Для себя, естественно! Вам уже пора знать об этом, — благосклонно закивала повелительница рифмы, элегантно отправляя в рот кусочек сладости.
— Втихаря, ночами, читать своим бессмертным картинам собственные гениальные сонеты? Сидя в загадочном наряде на тайной винтажной табуретке? Манник, вы уверены, что только для себя?
— Исключительно! Оглянитесь вокруг: все, что вы видите, художники делали, в первую очередь, — для себя. Нравиться?
