Под ризой епископа - [26]

Ковалева всегда удивляла осведомленность секретаря обкома. В прошлом чекист, он хорошо знал их работу, не раз встречался с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, под его непосредственным руководством участвовал в некоторых операциях. И теперь, руководя областью, Чеков часто бывал здесь, в ГПУ, присутствовал иногда на оперативных совещаниях. Этого, небольшого ростом, простоватого на вид человека знал каждый сотрудник. Обычно он был немногословен, а на сей раз немало удивил даже Быстрова.

— Недавно был на Пленуме ЦК, встречался с питерскими друзьями. От них узнал, что здешний епископ Синезий, в миру — Сергей Зарубин, когда-то служил в Петрограде. Его там хорошо помнят: встреч с представителями власти избегал, настроен враждебно. Надо нам не упускать его из виду, внимательнее присматриваться к его деятельности, причем повседневно и осторожно. Вас это удивляет, товарищ Ковалев? Что отцы святые не сделали надлежащих выводов из того, что советская власть живет и здравствует вот уже двенадцать лет?

— Конечно, удивляет.

— Трагедия русской православной церкви, — продолжал Чеков, — заключается в том, что она в прошлом слишком прочно срослась с монархическим строем. Вследствие этого священнослужители и после свершившейся революции, долго вели и ведут себя как ярые враги советской власти. Вспомните их поддержку Деникина, Колчака, Дутова и других белых генералов. Однако лучшие умы церкви хоть и не сразу, но поняли величие свершившегося переворота, а вернее, полностью смирились с ним. Перед смертью и патриарх Тихон, как известно, ведь тоже признал советскую власть. Недавно в печати выступил митрополит Сергий Нижегородский, который призвал паству к лояльному отношению к. советской власти. Многие вняли обращению Сергия Нижегородского к верующим, но объявились и такие, которые, напротив, отмежевались от него и стали сколачивать контрреволюционные организации. С ними нам предстоит еще немало повозиться. Спешить, однако, в этом деле нельзя. Как говорят, деревья скоро садят, да не скоро с них плод едят.

— Яков Михайлович, а вам Архип Наумович больше никаких новостей о Костряках не привез? Если не секрет, понятно, — обратился Ковалев к секретарю обкома после того, как тот встал и подошел к окну.

— А он сам тебе все расскажет, сейчас увидитесь, он здесь, в приемной. Я попросил покормить его и привести сюда. Очень любопытный старик. Вот и выясним, зачем он в такую длинную для него дорогу тронулся. — Чеков подошел и открыл дверь в приемную: — Заходите, заходите, Архип Наумович, — пригласил он. — Накормили вас?

— Да, да, наелся, как на поминках, — старик улыбаясь погладил живот и взглядом поздоровался с Димитрием.

— Добро.

— Да вот ногу смозолил. Тьфу, как на грех, все одно к одному, спасу нет, хоть плачь, — он показал на новые лапти, один из которых, видимо, был тесен.

— Что же, придется и здесь помочь вам, — сказал Чеков и, повернувшись к Быстрову, добавил: — Вызовите врача из санчасти да подберите бате подходящие ботинки.

— Ничего мне не надобно, товарищи начальники, я ведь по сурьезному делу к вам.

— Вот им сейчас и займемся. Говорите, слушаем.

— Я насчет сына сгинувшего нашего председателя, Василия Романова. Плохо его дело. Малец он, однако, а живет навроде как в кабале, округ его все божественные люди.

— А сам-то как? В бога-то веришь? — спросил Чеков.

— Верую, — в глазах Архипа запрыгали веселые чертики. — Только в одно верую, да простит меня родимая Советская власть, — в сотворение всевышним бабы, как сказано в священном писании: «И навел господь бог на человека сон, и вынул одно ребро и закрыл то место плотью, И создал бог из ребра жену и привел ее к человеку. И сказал человек: вот эта кость от костей моих, плоть от плоти моей, она будет называться женою ибо взята от мужа»[24]. Стало быть, отженена от мужа, — пояснил Архип. — Ребро бог взял, знамо дело, какое покрепче. Всякий раз, когда моя Пелагеюшка пилит меня за что-нибудь, я вспоминаю про это. Наизусть читаю это место писания и кляну создателя за то, что сотворил женскую половину. Вот, к примеру, по сегодняшнему случаю. Ни в жись бы Пелагея меня в город не пустила, но я выпросился на базар: лапти, мол, надобно продать. А приеду поздно, непременно начнет выпытывать: где, мол, так долго околачивался.

— Сердитая она, выходит? — весело спросив Чеков.

— Строга, — ответил Архип, но, спохватившись, добавил: — Однако не подумайте, что я под башмаком у бабы, — он важно разгладил бороду. — Просто она у меня заботливая и чересчур оберегает меня от всяких неприятностей. А так она у меня добрая. Вон сверстники мои давно померли, я же все живу и живу. Пять гробов сделал для себя, пришлось уступить, кого раньше бог позвал, себе новый стругать. Не Федору Романову, а мне бы, знать-то, пропасть пора. Молодым жить надо, вот за этим и пришел. Мальчонка один-одинешенек остался, живет у родственницы с материнской стороны, а она старуха страсть как набожная, даже в монастыре пребывала. Совесть меня заела, был грех: отпустил его от себя, думал, так лучше будет. Как теперь обратно-то его заполучить? Опять же опасаюсь: не прокормлю, слабеть сильно стал, ехидное дело, — Архип закашлялся. — Приходят туды разные странники, я так думаю, сектанты аль колдуны какие. Но об этом, знамо, парнишке не велено говорить. А если узнают, что проболтался… Беда, она незримо подкатится, ее тогда и на кривых оглоблях не объедешь.