Под ризой епископа - [25]

Ковалев стал читать:

«Надо передать слугам сатаны, чтобы они больше не ездили в Костряки, не копалися в старых делах. Прихожане истинно православной церкви все видят, но греха не вкусят. А кто приедет, того ждет то же, что и председателя колхоза Романова. Поклянемся же перед господом богом, что в противоборстве со слугами сатаны выполним любой его наказ…»

— Это что же? Церковная листовка?

— Анонимка, случайно оказавшаяся в районном отделении милиции. Прочитайте еще и на обороте. — Быстров перевернул листок.

«Скоро будет огненный дождь, начнется светопреставление, свет канет в бездну. И кто не будет иметь письма, а будет помогать коммунистам, того сила господня сурово покарает. Аминь!»

— Не помешаю? — войдя, спросил невысокого роста мужчина в штатском, склонный к полноте и годами постарше начальника.

— Никак нет, — ответил Быстров.

— Начальство, над чем-то задумалось глубоко? Стука не слышит, — сказал вошедший, здороваясь за руку. — Есть новости?

— Есть, — Быстров подал листовку Чекову, секретарю обкома партии, которого Ковалеву уже приходилось встречать, но не так близко. Секретарь пробежал глазами по бумаге.

— Вот, значит, как! Кого же они пытаются припугнуть?

— Должно быть, нас прежде всего, чекистов, — ответил Быстров. — Вон как возвеличивают — слугами самого сатаны называют.

— Что ж, можете гордиться, — полушутя сказал Чеков, потом сел на стул и уже серьезно добавил: — Значит, зашевелились. Еще что?

— Еще вот идет у меня разговор с Димитрием Яковлевичем, уполномоченным по делу об исчезновении председателя колхоза Романова.

— Что-то важное случилось в Костряках? — насторожился Чеков.

— Квартирную хозяйку его судили, — ответил за Ковалева Быстров.

— И что же? А ну, рассказывайте.

— Якобы за кражу колхозного зерна, — включился в разговор Ковалев. — Но у меня сложилось мнение, что это дело было кем-то ловко сфабриковано.

— Доводы? — Быстров энергично поднялся из| за стола. Он вообще не умел долго сидеть.

— Пока одна только интуиция, — ответил Ковалев.

— Но ведь руководствоваться одной интуицией, а более того личными эмоциями нам не положено. Это, конечно, на курсах вам говорили?

— Стоп, стоп! — вмешался Чеков. — У вас есть основания сомневаться в квалифицированности действий товарища Ковалева?

— В общем-то, никак нет, — замялся Быстров. — Но… согласитесь со мной, личные симпатии к молодой хозяйке квартиры следовало бы попридерживать, не время: дело-то пока почти не продвигается.

Ковалев, готов был сквозь землю провалиться, упрек он считал более чем справедливым.

— Та-ак, — протянул Чеков, повернулся к Ковалеву и потребовал: — расскажите самую суть.

— Эта женщина, то есть Ефросинья Шубина, говорила мне, что писала жалобу в район о том, что односельчанин Глебов, у которого хозяйство очень крепкое, не платит и половины государственного налога.

— И как? Стали с него взыскивать полную меру причитающегося?

— В том-то и загвоздка, что все осталось по-прежнему.

— Вот это уже полное безобразие! — Чеков нахмурился. — Продолжайте! Слушаю.

— Я поинтересовался, дошла ли жалоба, отправленная по почте, до райисполкома, зашел свериться. Оказалось, ее там нет, не могли же ее потерять в исполкоме.

— Куда же она могла деться? Как по-вашему?

— Должно быть, ее перехватили заинтересованные лица.

— Допустимо. И что же дальше последовало?

— Я считаю, что самосуд — это и есть следствие, а потом еще и уголовное дело, но, к сожалению, не на тех, кто устроил его, а…

— Просто вы рассудили, — улыбнулся Чеков. — Но ведь это надобно доказать еще.

— И докажу! — заверил Ковалев. И еще одно: на суде как-то подозрительно предвзято выступал прокурор, я понимаю, обвинитель есть обвинитель, но обвинять бездоказательно никто не дал ему права.

— Н-да, — согласился Чеков без особого доверия. — Новости вы привезли не пустые, они не только заслуживают внимания, но и требуют немедленных действий. Однако, Иван Григорьевич, — обратился он к Быстрову, — одному Ковалеву со всем этим не справиться.

— Расследование самосуда я думаю поручить начальнику районного отделения милиции. Вот относительно прокурора…

— Я буду сегодня в областной прокуратуре и подскажу там, чтоб разобрались, — упредил мысль Быстрова Чеков. — Думаю, не стоит отвлекать товарища Ковалева от его основного дела. — Чеков закурил. — Завидую вам, Ковалев, по пальцам вижу, что не курите. Кстати, сегодня мне уже привелось встретиться с одним вашим знакомым из Костряков. Выхожу из обкома, а тут ко мне обратился ладный такой старичок в лаптях: «Где тут найти облисполком или другую какую главную контору?» — спрашивает. Ему что-то важное сообщить надо было.

— Неужто Архип Наумович? — обрадовался Ковалев.

— Он самый, Архип Наумович Кузьмин. Так вот он заявил, что в Костряках у Аксиньи Ложкиной в сундуке за семью замками хранятся какие-то таинственные бумаги. Вам известна такая гражданка?

— У Ложкиных вся семья — церковные служители, она сама жила смолоду в монастыре, брат Егор и сейчас дьяконом в церкви служит, — проинформировал Ковалев.

— И все-таки я должен упрекнуть тебя, Иван Григорьевич, не догадываешься в чем? — спросил Чеков. — А вот в чем: надо знать, чем такие люди дышат в наше время. Еще недавно на повестке дня стоял вопрос: кто кого? А теперь партия поставила задачу ликвидировать кулачество как класс. Попы же, как известно, никогда с богатеями дружбы не теряли.