Под ризой епископа - [27]

— Вы, так можно вас понять, испугались, значит? — спросил Чеков.

— Так оно, ведь не за себя, а за мальца, за Ваську. Сама судьба нас с ним свела, как в прошлые годы с его отцом. Расскажу я вам, однако, все наподряд. Мне бояться нечего, всего навидался в жизни, пора и честь знать. Жил и служил честно, под трибуналом или там судом не бывал. Я это говорю к тому, уж больно наш председатель сельсовета товарищ-то Саблин любит стращать трибуналом да судом, — отошел Архип от начатого разговора. — Можно обмануть людей раз, два, а потом тебе совсем верить перестанут. Жись, она вся как на ладони перед людьми.

— Это верно, — согласился Чеков, не очень понимая ход мыслей Архипа. — А все же, что будем делать с Васей?

— Прямо не знаю. Я хотел об нем сообщить товарищу уполномоченному, — Архип посмотрел на Ковалева, — но их в эти дни в селе не было. Дело-то не терпит, у меня прямо мозги начали сохнуть с этого ералаша. Что округ творится, ума не приложу, чую лишь, что-то неладное вершится. Нивесть отчего у мальца мать умерла, потом отец сгинул. Что за напасти, ехидное дело?

— За сообщение спасибо, товарищ Кузьмин, — Быстров перевел взгляд на Чекова. — Дадим ему лошадку, Яков Михайлович?

— А вот товарищ Ковалев недолго здесь задержится, он и прихватит с собой Архипа Наумовича. — Чеков посмотрел на Кузьмина и добавил: — О том, что здесь говорили, пока никому ни слова, даже Васе. Понятно?

— И Ваське?! — удивился дед.

— Да, да, никому, — подтвердил Быстров.

— Эх, братцы, похоже, что мы с этим секретом опоздали.

— Что вы имеете в виду? — спросил Чеков.

— На этих днях мне Васек сказывал, будто он обо всем уже рассказал Саблину.

— Вот как! — Чеков задумался. — Зачем?

— Ну, как сельской советской власти.

Впервые Архип Наумович сидел за одним столом с большим начальством и разговаривал по душам, как равный с равными. Да не просто с каким-нибудь начальством районного масштаба, а с самим начальником ОГПУ и с первым секретарем обкома большевистской партии Ленина. До его сознания постепенно доходило, что не советская власть, а некоторые из начальников виноваты в том, что порою нарушаются законы, ущемляются права граждан, не устраняются недостатки. Внимание, с которым принял его Чеков, растрогало старика. Тогда он решил распахнуться до конца.

— Хотите верьте, хотите нет, но скажу так: наш сельский председатель, Саблин-то, стало быть, какой-то не такой.

— Как это понять? — спросил Чеков.

— Не нашенский он. Сдается мне, он только по бумагам советский. Форсистый и повелительный больно.

— Ну, с этим вы, наверное, перегибаете, его ведь партия рекомендовала к вам. На усмотрение общего собрания. Вы-то сами тоже, поди, голосовали за него?

— Знамо, голосовал, это так. Однако теперь вот душой я не в согласии, ненашенский он, старинкой от него припахивает. Глядит вдоль, а живет поперек. С вами, начальством, как разговаривает он — не знаю, а вот с нашим братом… В общем на худой козе к нему не подъехать, то он занят, то в отъезде… Насчет его я так скажу: не ищи правды в людях, коли ее в тебе самом нет.

— Хорошо, Архип Наумович, учтем и это ваше мнение, — Чеков похлопал по плечу старика, в душе не очень разделяя его тревогу за «ненашенского» председателя сельсовета. — Разберемся. А вы поезжайте домой со спокойной душой.

Быстров нажал кнопку звонка, в кабинет вошел дежурный.

— Проводите товарища Кузьмина в АХЧ и подберите там для него обувь, — приказал он. — Вот видите, какая обстановка в ваших Костряках? — заговорил он, обращаясь к Ковалеву, когда за дежурным закрылась дверь. — Ознакомьтесь со следственным делом Шубиной. Если больше вопросов нет, то вы свободны.

Ковалев и сам уже хотел просить разрешения покинуть начальство и заняться своим материалом. Приободренный, он стремительно распрощался и покинул кабинет.

— Уполномоченный-то, видно, не на шутку озабочен судьбой своей молодой хозяйки. Дело по Романову висит, кулачье пошло в наступление. Церковь тоже не дремлет, а он шашни развел. Видали? — обратился Быстров за сочувствием к Чекову.

— Стареем мы, с тобой, Ваня, стареем. Все ведь это — жизнь, зачем же от нее открещиваться, — Чеков оглядел Быстрова. — Тебе сколько, за пятьдесят, так ведь? То-то. А ему вдвое меньше. Самое время, и любить запрещать ты не вправе. Вспомни-ка гражданскую. Ведь нам не разрешали об этом даже думать, жили, как аскеты. Кончились те времена. У наших висков теперь пули не свистят, ну, бывает, конечно, но не очень часто, не как на фронте. Но особой передышки не жди. Черта с два. С врагами еще долго придется повозиться, так? Чекисту, по-твоему, любить строго воспрещается, что ли? Не выйдет! Жизнь, она свое берет, братец мой. Хоть камни с неба вались, а люди и любить, и целоваться будут. Ковалев, конечно, уважает тебя, Иван Григорьевич, за храбрость и отвагу, но по нынешним временам уже этого мало. Современный начальник обязан проводить разъяснения, беседы. Например, на темы: «Чем крепче семья, тем крепче государство» и тому подобные. Для этого надо знать каждую семью, и не только семью, но и невесту каждого своего подчиненного. Уяснил?

— Вот только этого мне еще и не хватает, — вскинулся Быстров, — Нет уж, увольте.