Под ризой епископа - [28]

— А вот и не уволим. Нет, дорогой, не уволим, а заставим. Сама жизнь заставит, и будешь делать именно так. Ты, начальник, обязан знать, на ком он женится и каково ее социальное положение, а может, даже и сватать самому придется. Не буду больше тебя расстраивать, — полушутя, полусерьезно закончил Чеков. — А вот насчет Саблина… Не верится, но все же проверьте-ка всесторонне. Да что мне тебя учить, ученого учить — только портить.

— Будет сделано, Яков Михайлович, — сказал Быстров, пожимая руку, протянутую на прощание Чековым. — Мне Ковалев пересказывал, о случае с Саблиным, тот в гражданскую в бою брата родного заколол штыком. Сначала постараемся проверить это.

ОПЕРАЦИЯ «ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК»

— Кто такой «С»? — в который раз спрашивал уполномоченный. Но арестованный словно воды с рот набрал, упорно отмалчивался.

Из дневника чекиста

Все дальше уходили раскаты грома. Вместе с темно-лиловой тучей далеко к горизонту перекинулись ослепительные зигзаги молний. Над Красной горой, опоясав ее сверху, нависло коромысло радуги. Дед Архип ткнул кнутовищем в небо:

— Благодать-то какая! Посмотришь на земную-то красоту и помирать раздумаешь. Ты чего это, паря, молчишь всю дорогу? Думай не думай — сто рублей не деньги.

— А счастье, Архип Наумович, ни за какие деньги не купишь, — ответил Димитрий, думая сейчас о Фросе. Сложившийся за дорогу план незамысловатой операции, которую он для солидности назвал кодовым названием «почтовый ящик», отошел на второй план, хотя удачный ее исход мог полностью реабилитировать Ефросинью Шубину в глазах всех односельчан.

Ковалев, высадив Архипа, свернул к конторе, где одиноко, пощелкивая костяшками счетов, сидел Иван Назаров, недавно кончивший месячные курсы счетоводов.

— Один воюешь? — справился Ковалев, крепко пожимая руку Ивана.

— Один. Все на полях.

— Как живет комсомолия?

— Плоховато. Я вот думаю, почему до сих пор некоторые, можно сказать, руководители колхоза грязь льют на Романова.

— Ты Кожевина, что ль, имеешь в виду?

— Не только. Есть и еще.

— Однако, Ванюша, судить о человеке надо не по словам и сплетням, а по его делам.

— Это так, — полусогласился Иван, — но и добрые дела иногда делаются для отвода глаз. Это я не про Романова, конечно, а так, к слову. Теперь много развелось желающих примазаться к советской власти.

— Вот их и надо брать на заметку и разоблачать.

— Да дело-то больно не простое, — солидно рассудил Иван.

— А как вот ты считаешь: единоличник Глебов, который на собрании так зло выступал против Романова, что он за птица?

— Да не крупная, так, прикормленный подкулачник. Перед Плотниковым на брюхе ползает.

— Ну так что ж? — Ковалев хлопнул по плечу Ивана, — Слыхал, что и по заячьему следу до медвежьей берлоги доходят. Правда, истина, она объявится рано или поздно.

— Вот опять же взять дело с Шубиной. Кулачье ведь оклеветало! А мы и уши развесили: в стенгазете карикатуру нарисовали на Ефросинью Никифоровну. Расшумелись, раздули из мухи слона, кто-то из руководства колхоза подсказал. Дело это, значит, прошлое, а все одно неприятно.

— Карикатуру, говоришь?

— Нарисовали женщину с подбитым глазом, с доской на шее. А под карикатурой подпись: «Воровство — пережиток прошлого. Ликвидируем воров как класс». И еще… — Иван замялся опять, посмотрел на Ковалева с робостью.

— Говори, говори, жарь по-комсомольски, — подбодрил тот.

— Уполномоченный, говорят, заступается за Шубину неспроста. Наверняка шуры-муры с ней завел.

Ковалеву захотелось ответить что-то дерзкое, но он сдержался, промолчал. Иван, не замечая будто, продолжал:

— Сами понимаете, деревня есть деревня, мигом все разносится, ничего не скроешь. Сарафанная почта исправно, работает, любые слухи быстрее телеграмм разлетаются.

— М-да, положение, — зажав голову в широких ладонях, Ковалев глубоко вздохнул. — Ловко сработано.

— Да что тут такого? — Назаров пытался сгладить впечатление от разговора. — По-моему, никому не запрещено насчет любви. Ведь девушка, говорят, как тень: ты за ней — она от тебя, ты от нее— она за тобой.

— Ну, довольно, ты-то откуда про это знаешь? Я ведь о деле зашел поговорить.

— Я слушаю, — с готовностью откликнулся Иван.

— Не только слушать, но и действовать придется. Подбери-ка трех-четырех надежных ребят, провернем одну нехитрую операцию.

— Какую?

— Потом все объясню, когда вечером соберемся здесь вот.

Долог летний день в Костряках, но как только солнце начнет прятаться за Красную гору, считай, что он кончился. Иван Назаров не успел еще собрать ребят, как опустились сумерки. Вызванные в контору комсомольцы сходились по одному. Ковалев, расстегнув ворот гимнастерки, ходил из угла в угол и поскрипывал новыми хромовыми сапогами, начищенными до блеска. Огня не зажигали, говорили тихо. Наконец пришел и сам Назаров, последним — Николай Широбоков, тот самый длинный парень, прозванный каланчой.

— Ну, присаживайтесь поближе, — пригласил Ковалев. — Все собрались? — Иван утвердительно кивнул головой, и он продолжил: — Все знаете, где висит почтовый ящик в селе?

— Знаем, — ответил кто-то из темноты, — на воротах Глебова. Ящик у нас один, как раз по средине, где все дороги сходятся.