Под ризой епископа - [16]
Что-то мелькнуло в окне, потом на крыльцо вышла женщина. Вася почему-то подумал, что она непременно спросит, зачем сюда явился сын председателя-дезертира. Что он ей на это ответит? Нота радостно всплеснула руками:
— А, Васек! Пойдем в дом, пойдем, милок. Ребятки, поглядите-ка, кто пришел.
От этих простых неожиданных слов у Васи зачесались глаза. Ребятишки повыскакивали из избы, окружили Васю. Белокурая девочка подпрыгнула и повисла у него на шее.
— Аленка, не дури! Уронишь парня, только что из больницы ведь, — прикрикнула на нее бабка Пелагея, но Аленка только засмеялась. Он попробовал так подняться с ней на крыльцо, однако не смог: больничная койка и дальняя дорога обессилили его.
Шли дни. Поначалу Пелагея опасалась за нового приемыша: приживется ли он в доме? Но Вася оказался на редкость добрым и покладистым. Маленьких не обижал, умел ладить со старшими. Особенно быстро сошелся с Ваньшей и Гришуткой, братьями-погодками, осиротевшими внуками Архипа и Пелагеи. Аленка, приемная дочь, не чаяла в нем души. Жили дружно и весело, хоть и голодновато. Соседские бабы даже шутили, мол, теперь у них две артели: одна — в селе, другая — у Кузьминых.
Через две недели после прихода Васи, в доме Архипа Наумовича был настоящий праздник. Пелагея выскребла остатки муки, раным-рано напекла пирогов с капустой, с сушеной черемухой и калиной и, поглядывая на часы-ходики, поминутно выходила на дорогу. Еще издали в конце улицы она заметила сгорбившегося человека с длинным посохом. Тут она уже не вытерпела, не сдержалась:
— Ребятки, кажись, к нам, кто-то идет. А может, и не к нам вовсе?
Вся кузьминская ребячья артель, помчалась навстречу деду Архипу. Вскоре в избе было шумно и весело; ели пироги и пили чай вприкуску; откуда-то бабка Пелагея достала настоящий сахар, расколола железными щипчиками на мелкие кусочки и положила перед каждым по кусочку. Дед, счастливо поглядывая на всю ораву, вытер намокшие в блюдце усы и сказал:
— С завтрева начну вас, мужики, учить делать деревянные ложки и туески. Небось и ягоды не за горами.
На селе нет-нет да возникали разные толки о Федоре Романове. Говорили всякое, но многие все же не верили, будто он сбежал, и так же как семья Архипа, с сочувствием относились к его сыну: бабы при случае зазывали его к себе в дом и угощали, чем могли, совали в карманы кто семячек, кто кусочек сахару, кто сухарь. Но самый дорогой подарок Васе сделал сосед дядя Терентий.
— Прими-ка, сынок, Петюшкину балалайку, его забрали в армию, так ты того… тренькай покуда что, ты ведь мастак играть-то, сам слышал, да и Петр говорил, как у тебя учился.
Балалайка у Васи сгорела вместе со всем добром в доме. Играть же он в самом деле был мастак, и не только играл, но и пел хорошо. Вскоре потянулся к Архиповой завалинке и стар и млад. Вася знал много разных песен, но заканчивались вечера всегда «Сиротинушкой», особенно полюбившейся песней, которую наперебой заказывали бабы.
Многие женщины не выдерживали и подносили к глазам кончики платков и косынок. Расходились не спеша, судачили об удивительной Архиповой семье.
— Вот оказия, — говаривала какая-нибудь растроганная старушка, доживающая седьмой десяток, — отродясь не помню такого, чтобы ребяты от семи матерей жили под чужой крышей дружнее и любовнее, чем семеро от одной матери в родном доме.
— И не сказывай, подруженька, вовек такого не видывали, — поддерживали ее другие. — Дай-то бог всей их ребятне счастья и миру, а Архипушке с Пелагеюшкой доброго здоровья на многие лета.
Иногда Вася, взяв балалайку, выходил на улицу, где молодежь собиралась водить хороводы. Сюда же за ним всегда тянулась целая ватага подростков. Частушки Вася сочинял сам.
— Вась, а Вась, сочини про нашего бригадира, — подсказывали ему одни.
— Вась, а ты можешь спеть про наш скотный двор, где конюшня разваливается, крыша вовсе сгнила и никому до этого дела нет? — спрашивали другие.
Вася, подтянув струны балалайки, немного задумывался и запевал что-нибудь вроде:
Ребята окружали частушечника плотным кольцом и дружно смеялись во время балалаечного проигрыша. Аленка всегда была рядом, справа, следила, чтобы в толкучке никто не мог ненароком задеть музыку и подтолкнуть Васю.
Конец апреля выдался теплым. Рано расцвела верба, среди голых буроватых стволов ольшаника она отливала яркой желтизной. Кузьминские ребята наломали пучки золотистых веток и шумно возвращались домой, чтоб обрадовать деда Архипа и бабку Пелагею, впереди, как вожак, — Вася. На высоких ступеньках крыльца он сразу приметил сидевшую рядом с хозяйкой старуху, одетую во все черное. Его удивили ее восковые щеки и лицо без единой морщинки. На крыльцо вышел заметно ссутулившийся дед, с озабоченным лицом, на котором морщины, казалось, еще глубже врезались в щеки и лоб. Вася вспомнил, что он где-то видел эту старуху. Где? Он хотел вместе со всеми пройти под лабаз, но властный голос остановил его:
