Под ризой епископа - [14]

Высказались все, но мнения разделились. Романова поддержало меньшинство. Ему стало ясно, что в правлении оказались неустойчивые люди, поддавшиеся кулацкой агитации.

Разошлись, ни о чем не договорившись.

— Потолкуем завтра, утро вечера мудренее, — скрепя сердце согласился Романов с чьим-то предложением. Он не предполагал, что не всем сидящим в конторе суждено было дожить до завтрашнего дня. Усталый, с разболевшейся головой вернулся он домой. Романов не успел прилечь, как услышал топот под окном, громкий возбужденный говор, выкрики. Он открыл окно и увидел: толпа колхозников валом валила в направлении скотного двора.

— Эй, председатель, пошли скот делить! — крикнул кто-то. — А то, смотри, тебе ничего не достанется!

На ходу одеваясь, он сунул в карман револьвер и побежал вдогонку за толпой. На скотном дворе запоры были взломаны, ругаясь, люди выводили неспокойных коров и отчаянно блеявших овец.

— Стойте! Что вы делаете? — закричал Романов. Он взглядом выхватил из толпы Кожевина, ринулся к нему, схватил за грудки: — И ты!? Бригадир!

— Поздно хватился! — отрезал тот и рванулся от председателя.

Видя, что дело приняло крутой оборот, Романов побежал к конторе в надежде дозвониться до уезда. У правления стояло несколько человек.

— Ну, как, председатель, сам отдашь ключи от амбаров или опять же замки ломать будем? — на пути его встал кулак Плотников.

— Ключи не получите и замков ломать не дам. — Романов выхватил из кармана револьвер. — Зерна не получите ни горсти, — с ледяным спокойствием произнес он.

— Вона ты как, однако, — Плотников протянул ему газету: — Накося, прочитай. А пушку-то спрячь, непужливые, — он с пренебрежением передернул плечами. — Пройдем-ка лучше в избу, почитай нам вслух газетку-то.

«Головокружение от успехов», — увидел Романов набранный крупным шрифтом заголовок, но еще не понял, что к чему, и не двинулся с места.

— А ты все прочитай, умным человеком писано, — спокойно посоветовал Плотников.

Романов взял газету и при свете услужливо поднесенного фонаря «летучая мышь» стал читать: «К вопросам колхозного движения…» — Он глазами пробежал всю статью до конца и недоуменно опустил газету.

— Уразумел? — насмешливо проговорил Плотников. — Так что давай ключи.

В это время в конце улицы раздалось несколько выстрелов. Кто-то, пробегая мимо, истошно прокричал: «Пожар!!!»

Романов бросился в сторону пожара: горел его дом. Устинья и Вася выскочили, в чем были, спасти домашний скудный скарб было уже невозможно.

К утру амбары оказались разграбленными, весь обобществленный скот разогнан по домам. Во многих дворах резали коров, овец и даже лошадей.

К вечеру из района приехал милиционер. Некоторые раскаивались, что поддались на чьи-то уговоры, другие ехидно посмеивались над вернувшимися в колхоз и в открытую предупреждали: мол, недолго протянете в своем сообществе голодранцев; многие же из тех, что поживились артельным добром, боялись честно признаться в этом и ждали разоблачения. По закоулкам села шли суды да пересуды. Милиционер допытывался, с чего и с кого все началось, но никто не выдал главарей погрома…

Ковалеву порой казалось, что он взялся за непосильное дело; он отчаивался, но рассказы Шубиной и комсомольцев вселили в него надежду. Как никак, а дело сдвинулось с мертвой точки. По тому, с каким жаром комсомольцы говорили о жизни села, Ковалев понял, что их многое волнует. А раз так, значит, они будут верными помощниками; отыщутся и другие прямые и косвенные свидетели, которые помогут установить факты. Придется по крупицам собирать показания, которые в конце концов приведут к раскрытию дела.

ВАСЯ

Ничто для меня не было таким противным и унизительным, как по нескольку раз в день стоять перед образами на коленях и читать нескладные, труднозапоминающиеся молитвы. Раз от разу эти подневольные занятия становились все ненавистнее.

Из беседы с уполномоченным ГПУ

Наконец жар перестал мучить Васю. Только через неделю доктор разрешил ему ходить по больнице. Понемногу он шел на поправку, но все еще не мог наступать на обмороженную ногу. Пришлось учиться ходить на костылях, которые спервоначалу не слушались, вырывались из рук, и Вася, не сделав и десятка шагов, падал. Первым делом он добрался до палаты, в которой лежал дед Архип. Громко всхлипнул, увидев дремавшего старика, тот открыл глаза и растроганно забормотал:

— Ну, ну, пришел, соколик, — он погладил жилистой рукой голову парнишки. — Вот ведь радость-то какая! Не плачь, сынок, крепись, выжили однако, ехидное дело. Не плачь. Смерть-то нас испугалась, стороной прошла, костлявая.

— Один я теперь остался, дедушка, — сквозь слезы признался Вася.

— Как так один? — дед Архип украдкой вытер щетинистые щеки. — А я на что? Знать, по нашей судьбе бороной прошлись, мы с тобой теперь навроде как самые родные. Не сгинули в поле-то. Крепись. Вот выздоровеем и вместе… того, выпишемся. Тебе-то учиться надо. Я вот больно жалею, что не довелось дальше церковноприходской. Аз да буки — вот и все науки.

— И долго нам еще здесь-то? — Вася перестал плакать.

— Дак считанные деньки остались, потому и печалиться не след. Хоть и у самих шестеро таких, как ты, а тебя не оставим на чужих людей, слышь-ко. Где картошкой, где лебедой, а все, глядишь, прокормимся. С тобой мы теперь вовек не расстанемся.