Под ризой епископа - [18]

— Лечиться, — выпалил Вася.

— Вот и дурачок! — возмутилась старуха. — Надо не только читать божественное писание, но и бога молить, почаще предаваться внутренней молитве. Знай, что бальзам сердечной молитвы лучше всяких лекарств. Молитва не токмо излечивает наружную боль, но и исцеляет душевные недуги рабов божиих. — Она старалась, чтобы Вася не пропустил ни одного ее слова. — Моля бога сызмальства, человек очищается от грехов своих. Злые духи, каковые, яко львы рыкая, ходят по свету и ищут поглотить человека, такового чаще обходят стороной. Святые люди всегда блаженны. — Аксинья осенила себя крестным знамением и вдруг заметила, что внук не слушает ее, и прекратила поучение, замолчала.

Утром она ни свет ни заря будила парнишку и заставляла молиться, прежде чем посадить за стол. Накормив завтраком, посылала его работать в огороде или в лес — заготавливать на зиму хворост.

Как-то он вернулся из лесу поздно вечером, от усталости еле волоча ноги. Все тело ломило, голова кружилась, и даже не поужинав, свалился в постель. Уснул, словно в яму провалился.

— Вставай ись! — сердито позвала Аксинья, а когда Вася отказался, то больно ткнула ему в лоб. — Не хочешь — не ешь, а без молитвы и не мысли уснуть, не позволю! Безбожника в доме не потерплю!

Вася встал, нехотя прошел в передний угол, для видимости перекрестился и хотел было идти к топчану, но Аксинья остановила его.

— На колени, супостат, на колени! Я тебя пою, кормлю, чем бог послал, а ты ишь чем воздаешь!

Как затравленный волчонок, Вася смотрел на Аксинью, поколебался, потом схватил фуфайку и выбежал из дома. К вечеру заметно похолодало — так бывает всегда в здешних местах, когда приходит пора зацветать черемухе. Северный ветер теребил соломенную крышу сарая, подгонял тяжелые черные тучи, проплывавшие над землей. Загороженный со всех сторон высоким забором двор погрузился в темноту. За воротами кто-то прошел, негромко разговаривая и шлепая по смоченной дождем земле. Васе вдруг захотелось закричать громко, позвать людей и рассказать им обо всем: и как он тут живет, и как его бабка заставляет молиться, и как ноет в нем от усталости каждая косточка. Но сделать ничего этого он не мог: не было никаких сил.

Снова порывистый ветер ударил скупыми каплями дождя о черепичную крышу крыльца, слегка смочило лицо Васи. Отчаявшись, он задрожал как в ознобе. Тут почему-то вспомнились ему слова деда Архипа: «Тебе там лучше будет, сынок…» Он бессильно прислонился к притолоке спиной, мысленно укорял его: «Эх, дедушка, дедушка…» Да вот он и сам перед ним, дышит неровно, задыхаясь. Доброе лицо сурово, обмороженными руками он вытирает впалые щеки. Вот рука коснулась его плеча, только почему она такая холодная? Вася хотел спросить, не замерз ли он…

— О, да ты весь горишь, боговый, — услышал он дребезжащий голос. И отшатнулся: перед ним, еле различимая в темноте, в черном монашеском одеянии стояла она, Аксинья. — Ступай в дом! Простынешь, опять мне с тобой придется возиться.

Вася рванулся бежать от нее, но голова снова закружилась, теряя сознание, он послушно вошел в избу вслед за старухой.

Очнулся Вася только перед рассветом. За перегородкой кто-то спрашивал:

— Может, доктора вызвать?

— Зачем ишо? — возмутилась Аксинья, — Уж как на роду написано, так тому и быть. Весь в мать да в отца. Такой же непутевый, царство им небесное. Этого тоже бог дал, бог и возьмет.

— Оно так, да люди-то что скажут? Не доглядела, мол. Ох, напрасно ты такого большевистского выкормыша пригрела.

— Как повелели, так и сделала. Отцы святые помудрее нас, худо не придумают. Как-никак, родной ведь он мне. Возьмешь-де, душу спасешь, в русло церкви вернешь, — не без гордости ответила Аксинья. — Ничего, обомнется, таких негоже из рук упускать. Дело молодое, выучит молитвы, поймет что к чему — нашим будет, пригодится небось.

Во рту у Васи пересохло. Подташнивало, хотелось пить, в голове шумело, и смысл разговору доходил до него смутно. Превозмогая себя, он тем не менее жадно вслушивался, потом осторожно поднялся на руках, отодвинул марлевую занавеску на двери, но в это время топчан под ним скрипнул. Аксинья насторожилась и прикрикнула:

— Ты что как медведь ворочаешься? Не спишь что ли, Васенька?

Он замер, увидев сквозь марлю Аксинью и тощего старика. Будто колдуя, они сидели перед зажженными свечами у раскрытого кованного железом сундука. Старуха была в домашнем платье старик — в жилете. Ее желтое лицо в полумраке казалось сошедшим с иконы, она говорила громким шепотом и вытаскивала из сундука аккуратно увязанные пачки бумаг. Лица старика не было видно, он сидел спиной к занавеске. Вдруг тот повернулся, и Вася разглядел: это был ссутулившийся старичок с маленьким сморщенным лицом, с острым носом и чахлой бородкой, сквозь которую обозначалась жилистая шея.

— Сумеешь ли завтра передать владыке? — спросила хозяйка, положившая перед ним две пачки бумаг.

Высоким надтреснутым голосом тот пропел:

— Как богу угодно.

— Ну, ступай с богом, рассвет скоро. Да передай, смотри, что на днях наведаюсь. — Старуха погасила свечи. Теперь избу освещала только семилинейная лампа