Под одной крышей - [109]

— Значит, ты уже две недели работаешь на фабрике…

— Правда, за эти две недели я не многому научилась. — Мари рассказала, что все еще работает подносчицей, о мытье полов умолчала. И тем не менее нельзя было сказать, что она осталась такой же несведущей, как в первые дни. — Многие женщины, — продолжала она, — работали там еще при старом владельце, нашлись и такие, кто болтает, будто все это временно, вернется хозяин и всех сторонников нынешнего строя выгонит. Ведь это неправда, Винце? Ну конечно, я так и думала… Поэтому-то и боятся учить, к станку не подпускают…

Она вдруг умолкла, ей не хотелось жаловаться мужу, что ей очень горько на фабрике «Хунния», боялась, как бы Винце не осудил ее за малодушие и трусость. Тем более что в последние дни, как ей казалось, кое-кто из женщин стал проявлять некоторую благосклонность к ней; но стоило Мари остановиться у какого-нибудь станка и спросить о чем-нибудь, следовал один и тот же ответ: «Не слышу!», и Мари ничего не оставалось, как с обидой покачать головой… Ее все чаще стали посылать из шлихтовального цеха в приемочную, поскольку «все в точности исполнит и передаст» — так отзывалась о Мари полная и лохматая Маргит Балинт. Начали уже злоупотреблять ее готовностью услужить всем, кое с кем она сошлась поближе, беседовала с ними. Но разве можно обо всем этом рассказать Винце, чтобы у него сложилось впечатление о ней как о беспомощной и никудышной, а между тем она как раз сегодня заметила во взгляде Винце гордость за свою жену. Поэтому Мари поспешила переменить разговор. Рассказала о визите сестры Кати, о своем беспокойстве за Луйзу, о коммерческих авантюрах зятя, о его деятельности в социал-демократической партии. Лаци, мол, только болтать умеет, тогда как на Луйзу ложится все бремя забот по дому и о том, чем накормить мужа. Но она никогда не упрекает его, любит своего сумасброда.

— Но знаешь, — шептала Мари в тишине, плотнее прижимаясь к мужу, — я ее понимаю. Ведь они — муж и жена, одно целое… А в общем-то, он неплохой человек. Сообразительный, мастер на все руки, да ты и сам знаешь, вся беда в том, что ему быстро все надоедает. Но смелости ему не занимать, сумеет постоять за себя и за свою жену.

Чудесный июньский вечер спустился над двором. За дверью послышались мужские шаги, наверно, вернулся барон. Мари, когда открылась дверь в прихожей, не вздрогнула, вспомнив о вынесенной мебели, а была готова в любую минуту дать отпор.

Барон даже не замедлил шаги, проходя мимо выставленной в прихожую мебели, а направился прямо к себе в комнату. Эгон Вайтаи не был способен удивляться чему-либо; он лишь отметил, что, несмотря на столь поздний час, жены нет дома. «Наверно, все собрались у Берты. Амелия поистине создана для общества; при ее красоте, складе ума, веселом характере было бы несправедливо запирать ее в четырех стенах. У мужа должно хватить такта не устраивать сцен ревности, он даже не должен допускать мысли, чтобы упрекнуть ее в чем-то. Брак — это не ярмо, которое сильный надевает слабому», — констатировал барон и тут вспомнил о мебели, вынесенной в прихожую. «Как видно, эта Палфи без моего разрешения и ведома заняла лакейскую, воспользовавшись тем, что оказала мне помощь в ту ночь. У этих людей свои принципы: я сделала тебе хорошо, ты сделай мне еще лучше. Да и где им было набраться правил хорошего тона, вежливости, приличия? Во всяком случае, надо поговорить с адвокатом, чтобы не входить с ними в непосредственный контакт…»

Так рассудил барон и лег спать. Уже за полночь пришла Амелия, веселая и беспечная, утреннюю сцену она давным-давно забыла и, когда муж спросил ее об этом, пожала плечами.

— Полно, оставьте их. Вернулся ее муж, им действительно тесно в той комнате, подумаешь, какое событие…

— Вы забываете, Амелия, что я не дал им своего согласия.

— Ой, не будьте таким педантом! Мне не нужна та комната, вам тоже. — Она небрежно бросила пляжную сумку, раскидала всюду одежду, белье и с тенью упрека и вместе с тем с сочувствием в голосе сказала: — Она работает как лошадь и может позволить себе такую роскошь. А кроме того, я не хочу портить отношения с ними и тем более ссориться. Терпеть не могу надутых физиономий.

На следующий день барон Эгон Вайтаи переговорил со своим адвокатом, затем нанял двух человек, которые под его личным наблюдением сдвинули и сложили мебель в пострадавшей комнате, а на освободившееся место поставили вещи, вынесенные из лакейской. Барон запер на ключ разрушенную комнату, признав на этом и со своей стороны инцидент исчерпанным. Ему было неприятно, что Амелия упрекнула его в педантичности, когда по отношению к нему, а следовательно, и к ней, Амелии, была допущена столь вопиющая несправедливость, но Амелия упряма, некоторых вещей упорно не хочет понять и, несмотря на случившееся, продолжает разговаривать с обитателями лакейской.

В половине шестого утра Винце отправился на Чепель. К тому времени Мари навела в комнате полный порядок и тоже отправилась в путь с плетеной сумкой. Уже к вечеру все с той же пляжной сумкой, в летнем платье в горошек, веселая и жизнерадостная, Малика заявилась к Пинтерам. Дверь ей открыл Пинтер-старший. Увидев баронессу, он вздрогнул. Наверно, опять это неприятное дело с комнатой! Придется выслушивать упреки баронессы Вайтаи, и в конечном счете его вынудят выселить супругов Палфи, но тогда Ковачи сживут его со свету… Еще больше ссутулившись и заикаясь, он пригласил баронессу войти в квартиру.