Под небом Аргентины - [35]

Наско вздохнул. Ему уже не нужно было выслушивать подробности, чтобы понять, что произошло с его другом. Вспомнилось, какие планы строил Пышо на пароходе и в гостинице.

"Земли, конечно, не получил. Но и в городе места не нашел. Город раздавил его…"

Пышо ждал ответа.

— Знаю, бай Пышо, — смущенно заговорил Наско, — клочок земли спас бы тебя, но… Мне тоже не повезло. В Патагонию я уехал в полной уверенности, что там удастся заработать. Работал как лошадь. Ча сами месил нотами жиденькую липкую кашу — земля там вся пропитана нефтью. До костей пропитался ею. Ветры там день и ночь дуют, как наш северняк. И какие ветры! Камни поднимают величиной с кулак и тучи песка. Песок набивается в глаза, лезет под одежду. Страшное дело! А местность, куда ни глянешь — ровное дикое песчаное поле.

— Заработать хоть можно, — прервал его Пышо.

— Заработать? Только на хлеб, бай Пышо. Еле на дорогу скопил, чтобы выбраться оттуда. Иначе бы мне крышка. Сейчас здесь попробую.

Пышо ничего не сказал, только вздохнул. И с тяжелым вздохом словно улетела искорка надежды, затеплившаяся в его душе с появлением Наско. Выпив вино, он помрачнел и скорчился на стуле.

Хозяин подошел к ним с бутылкой и стаканом в руке.

— Это от меня. Пейте на здоровье! — Он сел. — Не повезло тебе, парень. Всегда у меня в ресторане весело, а сегодня музыкант не пришел, видно, запил… А какие песни у нас поют, как хоро[7] отплясывают!

Наско не ответил и рассеянно оглядел зал. Большая часть посетителей разошлась. За двумя-тремя столиками играли в карты. Вокруг стояли неизбежные зрители, перебрасываясь шутками и комментируя игру. Игроки с азартом шлепали картами о стол, ругались и лили. Наско перевел взгляд дальше. В углу одиноко сидел какой-то старик, уткнув глаза в пустую бутылку. Что он видел? Может быть, с горечью думал о пропавшей жизни, вспоминал отчий дом, покинутый много лет назад. Никогда уже не увидеть ему родных мест. Даже если каким-то чудом он вернется на родину, то от прошлого и следов не найдет. Годы сделали свое дело. В его памяти навсегда запечатлелись минуты разлуки. Но тогда он был молодым, жизнерадостным. А сейчас… Нет, он не может вернуться… таким. Пусть в памяти близких он останется сильным, полным жизни.

— Эй, Амуджа!

Голос хозяина кабачка возвратил Наско к действительности.

— Принеси луканки[8]. Болгарская луканка — где еще найдешь такую закуску? Я ставлю… Ну как, нравится тебе Берисо?

— Город как город…

Наско внимательно посмотрел на болтливого хозяина. "По всему видно, — подумал он, — что он себе на уме". Его чрезмерная любезность, щедрость и угодливые улыбки не трогали. Все, что делал этот человек, дышало холодной расчетливостью. На его загорелом удлиненном лице, словно смазанном жиром, хищно поблескивали маленькие злые глазки. "И чего он увивается вокруг меня?"

— Нашел квартиру? — неожиданно спросил он Наско.

— Нет.

— Давай выпьем! — тоном заговорщика предложил хозяин. — Квартиру устроим.

— А меня это не беспокоит, — с раздражением заметил Наско.

— Везет же человеку! Вчера у меня как раз освободилась комнатка здесь, при заведении. С тебя дешево возьму — десять песо в месяц. Идем, посмотришь.

Пышо беспокойно заерзал на стуле, пытаясь поймать взгляд Наско. Но Наско уже встал и Пышо не выдержал:

— Ох, и собака же ты, Стефан! Жадный пес! Хочешь опутать человека, чтобы вдвое сдирать с него за свою стряпню. Смотри, Наско! Этот выжига заставит тебя проесть все денежки за месяц.

Побледнев, хозяин взглянул на него ненавидящими глазками.

— Не обращай на него внимания. Хороший он человек, но когда выпьет, лишнее болтает.

Наско молча последовал за хозяином.

Они долго пробыли в комнате, осмотрели двор, заглянули и в кухню, а когда вернулись в кабачок, Пышо, к удивлению Наско, уже не было.

Стефан поставил на стол тарелку с тонко нарезанной луканкой, пол-литра вина и заискивающе улыбнулся:

— Это я ставлю в честь нового квартиранта. Вот увидишь, мое вино принесет тебе удачу.

— Эта угодливость еще больше обозлила Наска. Он.

— Ты не знаешь, что стряслось бай Пышо? Он не был таким.

Может ли Стефан, содержатель кабачка в Берисо, не знать болгар, жителей этого города! Он знает все об их жизни, привычках, сбережениях и долгах, знает, откуда они приехали в Берисо, как они жили в Болгарии. Достаточно любому болгарину провести день-два в Берисо, и Стефан уже может подробно описать его биографию.

— Ничего особенного… Тысячи прошли через то же, и хоть бы что, а он из малодушных. Землю ему подавай. Поверил пароходным агентам…

— Это я знаю, — прервал его Наско. — Вместе плыли.

— Неужто?

Хозяин, любивший уснащать свои рассказы эффектными подробностями, поморщился: вступление оказалось излишним.

Из его дальнейших слов Наско узнал следующее.

Пышо никак не мог понять, почему ему не дают хотя бы крохотного клочка в такой большой, богатой землей стране, и становился все настойчивее: умолял, плакал, угрожал. Потом стал ругаться и буйствовать. Решили, что он опасный человек, коммунист, и арестовали. Выпустили его, а он прямиком в контору. Снова поскандалил. Его снова в полицию, на этот раз целый месяц держали. Жена и дети сидели в это время в гостинице ни живы ни мертвы, боялись — на улицу выбросят. А в гостинице вспыхнула эпидемия — тиф или еще что-то, ведь народу туда набилось, ужас сколько, со всего света… Вышел из участка и обоих сыновей в живых не застал — только померли. Деньги на похороны собрали тамошние болгары. Когда хоронили, Пышо ровно каменный у могилы стоял, слезы не уронил, слова не вымолвил. На оставшиеся от похорон гроши пил запоем несколько дней… Потом притих, но все молчал. Дадут ему поесть — ест, а сам и не вспомнит. Часами бродил по тем местам, где его сынишки играть любили, и все бормотал что-то про себя. Жена испугалась, уж не тронулся ли умом. Однажды ее ‘вызвали в контору, дали билеты и поручили какому-то болгарину растолковать ей, куда ехать. Собрала она с дочкой узлы, и приехали они втроем в Берисо…