Почти все, что знаю о них - [9]

За столом Татьяна сидела напротив Виталика. Сзади нее стоял книжный шкаф, и Татьяна, вообще-то занятая хозяйственными наблюдениями, все-таки заметила некоторое неожиданное кокетство у Виталика. Он, сохраняя застенчивую улыбку на тонких капризных губах, посматривал на свое отражение в стеклянных дверцах книжного шкафа и то поправлял галстук, то приглаживал прямые волосы, то трогал пуговку на рубашке. Без Люси Виталик держался свободней, шутил, много пил, пытался организовать танцы.

Татьяна замечала все это мимоходом, по пути от кухни к столу. Сначала она посмеивалась про себя над Виталиком, но потом ей стало грустно: так заметно постарел Виталик — он и на курсе-то был самым старшим, лет на восемь старше тех, кто пришел учиться прямо после школы.

Теперь они сидели с Нэлкой в ванной, и в его руках дымила сигарета, наполовину сгоревшая в пепел.

— Нэл-л-л-а! — Виталик красиво и значительно выговаривал это имя. — Я! Я женюсь на тебе! — Его голос дрожал.

Татьяна Николаевна не сразу сообразила, что происходит. И ее ошарашил чистый, искренний тон, когда Виталик говорил с Нэлкой. Он почти упал на Нэлку, прижав ее к кафельной стене, а Нэлка, чтобы он не вспомнил о ее горе и не стал ее жалеть, все смеялась и не отталкивала его, а только беспокойно смотрела куда-то в сторону, через плечо Виталика, словно искала глазами мужа. Виталик целовал ее руки, а она уговаривала его:

— А Люся, Люся, Люся, Люся — с маленьким?..

Нужно было несколько раз повторить «Люся», чтобы Виталик вдруг выпрямился и совершенно трезво сказал:

— Нэлка, Нэлка, ты-то ведь знаешь — я терпеть не могу Люсю, я ее ненавижу. И себя ненавижу за то, что живу с ней, плюю в себя, понимаешь, за это… Я мерзавец, Нэла. Но мы уйдем отсюда вместе, а? Сейчас? Как тогда, на целине, а?

Он вышел в коридор прямо на Татьяну Николаевну, обнял ее за плечи.

— Танька, — тихо улыбнулся он. — Пошли к имениннику! К твоему горячо любимому, единственному на земле и так далее… — Виталик паясничал и снова, прямо на глазах становился пьяным. — Танька, я болтаю много, много-много, но ты не обижайся. Моя единственная любовь — Нэла — сидит в ванной и думает, что изо всех углов на нее смотрит покойный муж. Она никого из нас не видит, только его. Иди скажи ей, что я, как всегда, как и раньше, как и тогда, помнишь, на целине, — я только ее и люблю… Иди, — Виталик толкал Татьяну к ванной.

Нэлка плакала. В раковине шипела сигарета — на нее равномерно падали капли из крана. Татьяна не знала, что сказать Нэлке, потому что нет таких слов. Она обхватила ее за плечи, как ребенку, наклонила голову и рукой умыла ей лицо под краном. Принесла ей пудру, карандаш, губную помаду. У вешалки уже стоял одетый Виталик и держал в руках плащ Нэлы.

И вот совсем недавно, перед Генкиным отъездом в экспедицию, они пришли полным семейством: Люся, Виталик и маленький, который уже бегал, разговаривал, и всем приходилось восхищаться им.

Виталик как-то двусмысленно шутил с Генкой — так шутят в присутствии посторонних, которые не посвящены в тайну и достаточно простодушны, чтобы даже не заподозрить о ее существовании. Татьяне Николаевне и в самом деле, как это часто случалось, было некогда обдумывать, отчего они так разговаривают: она опять бегала от кухни к столу, по пути вспоминала, что еще нужно положить Генке в чемодан, спохватывалась: подгорают котлеты — и снова мчалась к плите.

И только когда Виталик подошел к книжному шкафу и Татьяна заметила его отражение в стекле дверцы — спокойное, безразличное к себе, он себя там не увидел, просто заинтересовался новыми книгами, — ей вдруг стало как-то тоскливо. Она вспомнила тот день рождения, Нэлку, которая теперь снова замужем, Виталика — пьяного, но искреннего, каким он больше никогда потом не был.

Виталик, задумчиво насвистывая, начал рыться в шкафу, а в это время гениальный ребенок надул в штаны. Люся сидела на диване и перелистывала журнал «Советский экран».

— Виталик! — позвала она.

Он почему-то вздрогнул, с поспешностью сложил книгу, хлопнул дверцей шкафа и виновато улыбнулся. «Он всю жизнь чувствует себя виноватым за то, что не любит Люсю», — поняла тоща Татьяна. А Виталик вдруг, как цирковая собачка на задних лапках, сложил руки у груди и приподнялся на цыпочки: вот-вот тявкнет. Его капризные тонкие губы теперь мило, услужливо, натянуто улыбались.

— Виталик! — Татьяна поняла, что Люся не первый раз видит эту позу и одобряет ее. — Принеси Славику сухие штанишки, переодень его, а потом сходи за тряпкой и вытри здесь! — Люся ткнула носком туфли в сторону лужицы.

Славик смотрел на всех догадливыми папиными глазами послушного мальчика-отличника.

Татьяна почувствовала себя так нехорошо, как будто ее привели в чужой дом и насильно показывают что-то ужасно неприличное. Тогда, в ванной, у Виталика с Нэлкой все было в сто раз порядочнее, чем сейчас, в этот суматошный, хлопотный день, когда где-то у виска все время билась непривычная мысль: Генка уезжает от нее. Хотя он твердил, что все это Татьянины выдумки, потому что просто игра слов: «в экспедицию», «от нее»… Ей-то нечего беспокоиться, сама едет одна в Крым, «полный стратегический простор» (это он сказал недрогнувшим голосом), и письма он будет посылать регулярно…