Почти все, что знаю о них - [7]

Игорь Петрович вернулся с вымытым виноградом и заслужил похвалу — как будто ногтем по стеклу провели.

Татьяна Николаевна любила мыть виноград в море. И алычу тоже. Кожица у ягодин становилась солоноватая, но от этого мякоть казалась слаще. Всех, кто не понимал, как вкусно мыть виноград прямо в море, Татьяна Николаевна определенно не любила, как и тех, кто не умел или боялся плавать.

Утром она их не узнала.

То есть она вообще их увидела впервые, но уже так привыкла к тем, которых слышала, что появление этих троих у камня было просто немыслимым.

Тот, кого женщина называла Игорем Петровичем, был высоким, крепким, уже загорелым. Густые, почти седые волосы цвета соли с перцем, крупный нос и немножко припухлые, хотя и резко очерченные, губы, несмотря на четкие морщины на лице, делали его добродушным и нестарым, а светлые, совсем синие рядом с морем глаза были и вовсе молодыми, как и сильные руки и ноги человека, который стоял и почему-то улыбался Татьяне Николаевне.

Теперь она разглядела и женщину за его спиной, у камня. Красивую невысокую женщину лет сорока, немного располневшую, но складную. Такое удивительное лицо, как у нее, рисовали художники в начале века в журналах и на открытках — просто ангельской чистоты лицо с лучистыми ясными глазами, в рамке пушистых, вьющихся русых волос.

Татьяна Николаевна не знала, сколько она простояла в удивлении перед этими людьми, замечая по-женски все сразу: и как они выглядят, и импортный шерстяной купальник женщины, верхняя часть которого была красной и на ней выткан изящный синий цветок, а нижняя — синей с тем же цветком, но красного цвета, и золоченый поясок Борискиных зеленых плавок с якорьком на кармашке… Она не сообразила сразу, что нелепо стоять перед этими незнакомыми людьми, все глубже утопая в горячей гальке, которая медленно расплывается под ногами, как трясина.

Пройдет много дней после этих минут, и случатся такие ночи, когда почему-то не идет сон, а может быть, его отгоняют сами собой возникшие воспоминания об этом жарком утре. И снова взбудоражится все в Татьяне Николаевне. Припомнит она свою растерянность и представит, насколько глупо выглядела, когда остановилась перед этими людьми. И в состоянии великого стыда за себя Татьяна Николаевна почувствует, как сердце начинает колотиться не в такт и становятся горячими, багровеют уши, щеки, шея, даже плечи.

— Игорек, по-моему, это та девушка, которая так пугает меня, когда прыгает с камня, — спокойно сказала женщина. — Вы, может, будете предупреждать нас теперь? — с улыбкой попросила она Татьяну Николаевну. — Мы здесь будем теперь каждый день! — почему-то вызывающе добавила она и легко, как по ровному паркету, пошла по гальке к морю. Такая ровная, сдержанная и укрощающая все вокруг своей спокойной неземной и недоступной пониманию красотой. Даже море приглушило шорох прибоя, когда она подошла к воде.

Татьяна Николаевна сообразила, что нужно как можно скорее забраться на большой камень. Она неловко заспешила, задела чьи-то сандалии — наверно, этого Игоря Петровича — и, как в первый день на пляже, извинилась перед ними. К ней подступило то печально-знакомое ощущение, будто она пришла на пляж по-московски болезненно-бледная, напряженно щурится, оступается на острых камнях, неумело тащится по уплывающей из-под ног гальке и все вокруг покачивается, все неясно, нетвердо, нечетко, «не в фокусе» — она одна.

Татьяне Николаевне стало жалко себя в этом придуманном для себя нездоровом и одиноком виде. Кисло зачесалось в носу. И, вконец разобиженная, она закинула пляжную сумку на камень. Потом приподнялась на носки, зацепила руками знакомые углубления вверху, чтобы подтянуться, взобраться, и оглянулась.

Сзади, совсем близко к ней, стоял этот Игорь Петрович и не смеялся над Татьяной Николаевной — глаза его были серьезные, может быть даже сочувствующие. Он протянул к ней руки, крупные, сильные:

— Можно вам помочь?

И Татьяна Николаевна не узнала его голоса. Как не узнала голоса его жены. Они говорили с ней другими, своими голосами.

Она независимо тряхнула выгоревшими волосами, стянутыми красной тесемкой, и совсем неожиданно для себя робко сказала:

— Пожалуйста.

И даже не взглянула на него.

Но странно волновало и долго сохранялось ощущение рук этого человека, бережное их прикосновение, как будто они давно знали, как лучше приподнять ее над пляжем, подсадить на камень. Это было ужасное для Татьяны Николаевны открытие, — она никогда раньше не чувствовала таких родных и понятных рук, как эти.

И она решила, что лучше для нее слушать, как отвечает этот человек голосу своей жены, различать комариный присвист в его ответах, этот непонятно ради каких высоких принципов возведенный на семейное счастье обман, и с удовлетворением для себя отмечать, что они с Генкой живут по-другому…

Вот только Генка так поспешно и неожиданно собрался в экспедицию — разве не мог знать о ней заранее? Нет, нет, Татьяна Николаевна уверена, что он ничего не знал об экспедиции заранее. Конечно, не знал. И письма присылает регулярно.

Татьяна Николаевна стала припоминать его письма, но — странное дело — теперь они читались ей голосом того человека под большим камнем, который поспешно отвечал своей жене «да-да», «конечно, конечно», и поэтому даже такие слова, как «дорогая», «целую», «спасибо», стали повторяться дважды.