Почти все, что знаю о них - [6]

Это она только здесь, на большом камне, подумала, что сами люди делают из истории и науку, и сказку, и балаган. А точные даты здесь ни при чем.

Однажды под большим камнем Татьяны Николаевны задержалось семейство.

— Игорь, — произнесла женщина. — Собери вокруг острые камни и отнеси в сторону. Тут есть тенек для Бориски.

Татьяна Николаевна не стала поворачиваться к щели, чтобы взглянуть на тех, кто пришел. Ее только-только начинало прогревать, и она готовилась услышать знакомую мелодию изнутри камня.

Но голос женщины как-то невежественно прервал все традиционные приготовления Татьяны Николаевны. Поразительный голос — говорила женщина самые обыкновенные слова, а таким тоном, будто она затевает ссору в накаленной страстями кухонной атмосфере коммунальной квартиры. С таким голосом сразу представилась Татьяне Николаевне длинная плоская дылда с неопрятными шестимесячными кудряшками над узким лбом и в пестром замусоленном халате с вырванными внизу пуговицами.

— Да-да, — поспешно ответил этой женщине мужчина. И это «да-да», заметила Татьяна Николаевна, было сказано чуть быстрее, чем нужно, чтобы выразить свое согласие искренне.

Потом мальчишка безнадежно заканючил «ма-а-ам, я хочу купаться, а-а». И Татьяна Николаевна поняла, что ему целое утро внушали — сегодня купаться его не пустят. Так оно и есть. Опять голос мамаши:

— Бориска, маленький мой, сегодня ты только пообветреешь, а папуля намочит в море полотенце и оботрет тебя. Ведь мы об этом договорились, правда, папа?

— Да-да, — очень быстро согласился папа.

— Надо привыкать к югу постепенно, — раздраженно заметила мама, как будто ей сейчас же начнут возражать.

Разговор неожиданных соседей так назойливо лез в уши, что Татьяна Николаевна, не взглянув на них и не прогревшись, поднялась на ноги, увидела знакомую серебристую полоску моря на горизонте и прыгнула в воду.

Может быть, когда она коснулась воды, ей только послышалось, как вскрикнула женщина, — или это пустую бутылку кто-то нечаянно уронил на камни?..

Татьяна Николаевна плавала долго, дольше, чем всегда. Над морем кружили чайки, их почему-то было больше, чем всегда, и они резко, протяжно кричали, пронзительно, как мартовские коты. «Какая-то чертовщина», — подумала про них Татьяна Николаевна. Но вместе с котами возникли образы кухни в старой коммунальной квартире, растрепанной склочницы с плохо покрашенными волосами, тихого человечка, рано облысевшего, круглопузенького, в застиранной майке, с затравленным взором и кроткими, поспешными «да-да», в ответ супруге.

Слава богу, когда Татьяна Николаевна вышла на берег, этой семейки уже не было. Даже камни возвратили на прежние места — наверно, чтобы никто не позарился на отвоеванный ими кусочек пляжа.

Под ногами Татьяны Николаевны лежала обобранная, высыхающая ветка винограда со сморщенной недозрелой ягодой. На ягоде сидела оса и, казалось, тоже морщилась — такая кислая была ягода. А может быть, ей не понравились и те, которые съели сладкий виноград, а ей оставили кислятину. Конечно, ей не понравились эти люди. И Татьяне Николаевне тоже. Поэтому она не раздавила осу, а только прогнала ее искать ягоды послаще, что оса тут же и выполнила. Но сначала покружилась над головой Татьяны Николаевны с негромкой мирной песней для нее.

Татьяна Николаевна улыбнулась. Добродушно подумала, что занятия самоанализом сделали ее нетерпимой к людям, кажется даже занудой, и после такого заключения она с легким сердцем пошла обедать.

— Игорек, слышишь, Игорь Петрович, что я тебе говорю? Возьми виноград и, пожалуйста, дойди до ручейка, мимо которого мы прошли. — Под большим камнем Татьяны Николаевны энергично хозяйничал уже знакомый скрипучий голос, и Татьяна Николаевна с неудовольствием поймала себя на том, что прислушивается к нему. «Ну вот, — подумала она, подсмеиваясь над собой, — и меня не миновала пляжная болезнь совать нос в чужие дела…»

— Конечно, конечно, — поспешил согласиться затурканный облысевший коротышка-толстячок. Татьяна Николаевна до сих пор не видела своих новых соседей, но так хорошо слышала их, что по голосам уже представляла себе и мамашу, и папашу, и сынишку — школьника лет десяти.

Сначала Татьяна Николаевна не пыталась себе объяснить, что заставляет ее тревожно вслушиваться в их разговоры. В пляжных соседях недостатка у нее не было: ее приглашали играть в преферанс, в домино, в волейбол, в бадминтон и даже в шахматы, но она всегда вежливо отказывалась.

Но тут ее насторожил голос Игоря Петровича, его интонация, скорее всего. Говорил, вернее отвечал, он негромко, может быть даже вкрадчиво, но в его голосе все время по-комариному тоненько зудела фальшивая нота. Это как у человека, когда он пришепетывает. Как зуб со свистом. И было похоже, что ему непривычна интонация с такой нотой, но он держится ее ради каких-то только ему понятных соображений.

Игорь Петрович шумно зашаркал по гальке к ручью.

И еще он соглашается всегда два раза, в два раза больше, чем нужно, чтобы ему поверили, — добавила к своим наблюдениям Татьяна Николаевна. И соглашения эти, и суета вокруг семьи ему чужды, непривычны, противны его натуре, но зачем-то обязательны… Татьяна Николаевна совсем уже забросила свои неторопливые размышления о жизни вообще, но не потому, что действие внизу было интереснее их. Ей почудилось, что в тени ее большого камня оживает продолжение ее соображений насчет собственной жизни, хотя она еще не нашла, в чем именно состояло это сходство.