Почти все, что знаю о них - [4]

Она лениво поднялась и посмотрела вниз, на море. Натянула белую купальную шапочку с выпуклыми рыбками и усмехнулась, не представляя точно — то ли своим неожиданным мыслям, то ли предчувствиям, которые неизвестно с какой стороны подступали к ней.

Все это было для нее еще не ясно, но назойливо витало где-то около, а Татьяна Николаевна не любила неопределенного состояния в себе.

Она решительно взмахнула руками, оттолкнулась от камня и всего на долю секунды помедлила: неопределенные мысли задержали ее на месте, и она не вошла в воду, как всегда ровно, почти без брызг, а упала, больно ударившись грудью и животом, задохнулась на мгновение от этой боли, забыв обо всем на свете.

Татьяна Николаевна проплыла по инерции несколько метров под водой и спокойно вынырнула на поверхности. Волны́ совсем не было. Она плыла брассом, равномерно выталкивая из-под себя упругую воду сильными рывками рук и ног. Ровная солнечная дорожка разбивалась под ее руками на ослепительные осколки, которые покачивались на воде по обе стороны от Татьяны Николаевны. Ей нравился этот прямой путь.

Она уже забыла боль после удара о воду. Забыла те нелепые, но чем-то задевшие ее мысли, на которые неожиданно натолкнул ее вспомнившийся как-то вдруг миф о похищении Европы. И теперь состояние у нее было самое определенное: в море она чувствовала себя уверенно и самостоятельно.

Прошло больше половины отпуска. И, как всегда бывает к концу его, ей казалось, что совсем недавно она, задыхаясь от горячей пыли, в первый раз спускалась по крутой каменистой тропке к дикому пляжу. Ветки ежевики впивались колючками в подол сарафана, как будто чьи-то корявые руки из кустов задерживали и не пускали вниз. Она неловко перешагивала с одного камня на другой. Камни тоже сопротивлялись ей, неустойчиво покачивались под ногами, и тогда Татьяна Николаевна соскакивала с них на гальку. И утопала в расползающейся под ногами, накаленной солнцем гальке, напряженно щурилась, задевала чьи-то отставленные в сторону сандалии, нелепо извинялась. Татьяне Николаевне казалось, что всем на пляже слышно, как громко, с хрустом шагает она, и на нее обращают внимание, потому что она — новенькая, по-московски болезненно бледная и одна.

На пляже негде было приткнуться: везде лежали, сидели и стояли ко всему безразличные, разморенные жарой люди. Татьяна Николаевна заметила большой камень и присела под ним передохнуть. Прижалась спиной к его мокрой шершавой поверхности, чувствуя, как жестоко царапает спину, но уже блаженствуя в его тени.

Все вокруг от зноя было нечетким, расплывчатым и чуть дрожало. Но здесь Татьяна Николаевна вдруг заметила в выступе, в черной щели камня сверкающие крабьи глаза — две живые подвижные точки. И клешни он положил перед собой — усталые, рабочие клешни.

Еще к камню прилепились темные, плотно закрытые мидии с сухими пучками травы, приросли белые гребешки ракушек. Татьяна Николаевна знала, что все они живые и только ждут вечера, прилива, чтобы задышать, раскрыться, поплавать в море. Вот и ей пора в море. Но сначала Татьяна Николаевна забралась на большой камень.

Камень этот во время одного местного катаклизма откололся от прибрежной скалы и остался самостоятельным между пляжем и морем. В море он вошел лишь одной своей третью. Остальная часть большого камня заняла прочное положение на берегу и теперь, за неимением свободного места на пляже, образовала естественное пристанище для Татьяны Николаевны, возвысила молодую женщину метра на два над уровнем моря и тем самым изменила ее точку зрения на окружающий мир.

На верху камня оказалось углубление, как бы естественное ложе для человека небольшого роста. В изголовье нашелся даже сработанный природой «трон». На ложе была заботливо высыпана мелкая отборная галька, лежать на ней — одно удовольствие. Кто-то уже до Татьяны Николаевны обжил и это место.

Отсюда они видела много неба — светло-серого, в горячей дымке. Далеко на горизонте оно смыкалось с серебристой полоской моря. Полоска дрожала, но не менялась, даже когда по ней тащился черный силуэт баркаса или катера, а иногда корабля.

Если повернуться на правый бок, то в острых неровных краях камня, прямо против глаз, обнаруживалась щель — сквозь нее был виден пляж, полностью укомплектованный праздными людьми.

Но смотреть на них почему-то было скучно, а когда Татьяна Николаевна глядела в небо или на море, ей было хорошо. Она вспоминала про Европу и Зевса, потому что волны ударяли в камень и раскачивали его, как будто вот-вот он вместе с Татьяной Николаевной наверху, как Зевс, уплывет в море.

С камня хорошо было прыгать прямо в море. Но сначала Татьяна Николаевна расправляла на гальке махровую простыню с нарисованными коричневыми щенками по краям. Татьяна Николаевна лежала под солнцем и грелась до того замечательного состояния, когда тепло проникает насквозь даже через простыню — до влажной по утрам гальки и уже начинает расслаблять, потому что внутри камня навстречу теплу возникает однообразная, спокойная мелодия.

Тогда мир теряет четкие границы. И гомон людей, который весь день стоит над пляжем как густое тяжелое облако, всплески волн, стук гальки — все медленно пропадает, теряется, остается где-то недалеко, настороже, чтобы тут же вернуться. И только эта однотонная мелодия, одинокая и бесстрастная, как песня казаха в степи, укачивает Татьяну Николаевну, раскачивает камень, подкатывает к нему волны и держит солнце над морем.