Побеждая — оглянись - [56]

Откашлялся кто-то из старцев:

— Нет, Бьёрн, не знал Келагаст, где спрятано кольцо. Иначе не избрал бы смерда, а избрал бы именитого. Ему бы больше поверил.

Оглянулся свей на вельможных и не стал возражать на последние слова; промолчал об этом, сказал о другом:

— Славного сокола вырастил ты. На этого сокола глядя, теперь жалеет старый Бьёрн, что не был в тот день удачлив.

За нижними столами шумели нарочитые и свей. Повставали с мест, с кубками в руках собрались вокруг десятника. А развесёлый Нечволод вспоминал, как однажды с похмелья забрёл к вдовой югрянке и попросил вынести ему воды или квасу... А вдовица ему браги принесла. Раз принесла, другой... На дворе и смеркаться начало. Да что-то отяжелели тогда у десятника ноги, распарило его в тепле, мление пошло по всему телу. И всё-таки уговорила югрянка Нечволода заночевать, согласился он. А у вдовицы ещё молодая дева жила. Та, что из погорелых. Краса-дева! Косы — в руку толщиной, кокошник янтарём обшит. И не разобрать было, что краше: кокошник или дева! И заночевал Нечволод, а поутру ещё попробовал браги, похвалил и ко граду вернулся навеселе...

Тут засмеялись нарочитые:

— Хитёр, брат! Но не отвертишься. Ночью-то, скажи, что было? Вдовицу отблагодарил за брагу?

Нечволод лукаво щурился, пил из кубка меды. Все ждали. Он усы рукавом промокнул, ответил:

— А как же! Только вот ведь промашка вышла! Ночью-то темно. Попробуй отличи, где вдовица? Кого благодарить? Так, чтобы не перепутать, взялся для верности обеих благодарить. Но напутал всё же, обе девами оказались.

— Так вдовица же...

— Кто их, дев, разберёт? Однако нечисто дело.

Смеялись свеи и нарочитые, не верили:

— Не бывает такого!

А десятник уже за другим кубком тянулся. И все иные вместе с ним. Кто прежнего допить не успел, у того давно расплескалось.

— У югров всякое может быть, — рассудил кормчий. — Все югры — колдуны...

Сказал Тать Бьёрну:

— Ты не величь заслуг моих, скромны они. Я всего лишь держал своё слово и верил в сказанную правду.

А Добуж-княжич, пряча под столом беспалую руку, левой рукой поднял кубок:

— Всем известно, что скрытен Тать! И похвал не приемлет. За тебя, Тать, кубок вознесу и за долгое здравие твоё!

Выпили и Бьёрн-свей, и Бож. И кунигунда пригубила за годы Татевы. Добуж между тем говорил:

— Гудвейг-кунигунда хороша!.. Будто для рикса нашего создана. Глядите! Рядом сидят, все в красе. А раздели, — кажется, поблекнут.

Промолчал Бьёрн, смутилась юная Гудвейг. Гиттоф-гот сделался мрачен, ему не нравилось, что Веселинов-рикс рядом с собой посадил свейскую деву. Гот не спускал с них глаз.

А вельможные с укоризной посмотрели на Добужа, заговорили громко, стали звать челядина с ковшом. Но за этим деланным шумом между собой осуждали княжича:

— Жила в лесу кукушка, которая не умела считать. Но куковала она больше всех, с утра до ночи. И все подумали, что она лучше всех считает. Прокуковать столько!

Согласились:

— Так и Добуж! Сам не знает, о чём говорит.

Другие, бороды теребя, возразили:

— Княжич всегда знает, что говорит. Лишнего слова не промолвит. А теперь он затеял что-то. Увидите!

— Он гостей обижает. Кунигунда не риксу наречена.

— Увидим. Но за тем готом последим. Что-то мрачен он.

Спросил Тать:

— Скажи, Бьёрн, каков Германарих?

Оживился, ответил свей:

— Про него говорят готы: «Хочешь конунгом стать — держись за стремя Ёрмунрекка!» В роду Амалов все были героями, поэтому славен сей род. Он поднялся десять поколений назад. И всё в нём молоды, и все ненавидят ромея. В союзе с дальними готами и словенами, а то и порознь повсюду ромея теснят. Ёрмунрекк долго помнит зло. Он помнит готское поражение от короля Константина, того, что через Данувий перекинул каменный мост. Тяжёлое было для готов время. Теперь ослаб ромей. И Ёрмунрекк хочет к его градам свои дороги проложить и стать властелином всего Мидгарда.

— А гунны? Они скоро придут в Гетику, — напомнил Бож. — Новая явилась сила и возле Горган-моря встала. Сарматы преклонили колени, аланы уходят, — и, повернувшись к нарочитым, велел рикс: — Эй, позовите сармата!..

Привели того старика, который пленён был ещё Келагастом, а потом отпущен на волю. Бож взял его за плечо:

— Скажи, брат, о своём народе.

— Сарматов трудно победить! — был достойный ответ.

— Вот видишь, Бьёрн! А гунн победил. И не только сарматов. Гунн скоро пригрозит Германариху.

— Я спокоен, — ответил свей. — Пока есть Ёрмунрекк и словены, пока есть Бож и Бьёрн, пока ромей возводит усердно стены Миклагарда, гунну не верховодить! Мелочь!

А Добуж-княжич кивнул и опять сказал:

— Хороша свейская кунигунда!

Снова зашумели вельможные, снова окликнули расторопного челядина с ковшом браги. А Гиттоф-гот окинул княжича быстрым злым взглядом.

Нарочитые за нижними столами начинали свойские песни. Опьяневшие конунги, не желая уступать нарочитым, вспомнили песни антские. Сидели обнявшись, размахивая кубками и ковшами. Кто-то из кольчужников запел по-югорски. Наценив на голову связку лыка, он изображал беловолосого Сампсу. А Сампса-песнопевец, глядя на кольчужника, смеялся. И руки его тянулись к кантеле.

Гудвейг-дева украдкой посмотрела на Божа. И рикс, заметив это, сказал ей: