Побеждая — оглянись - [57]

— Гиттоф-гот бледен. Гот ревнует, он любит своего конунга.

Тихо ответила Гудвейг:

— Можно ли любить Ёрмунрекка? Гиттоф просто верен ему. Он поручился в Каменных Палатах, что привезёт согласие кунигунды. Но меня о том никто не спросил.

Так же тихо сказал ей Бож:

— Не хотелось бы мне, чтоб ты стала женой гота.

— И я не хочу быть женой Ёрмунрекка. Он стар и зол. Его вся Гетика боится. Мне же стыдно его сватовство! Но Бьёрн дал согласие. Бьёрн другими глазами смотрит на Ёрмунрекка и видит в нём лишь величие и славу рода... — и, опустив печальные глаза, добавила кунигунда: — Почему не ты? Ведь и твои дары принял бы Бьёрн-отец. Имя антского рикса известно всей Ландии и островам...

— Риксу неизвестно было, что дочь Бьёрна так похожа на Скульд.

Бож поднялся.

Вздрогнула Гудвейг, когда увидела это. И встревожился Гиттоф-гот. Добуж будто оживился, приготовился слушать.

Молвил рикс:

— Тише, братья! До времени оставьте кубки, послушаем теперь, что поведает нам песнопевец.

Стихло в чертоге. Не метались под сводами огоньки плошек, выровнялся свет. Все повернулись к песнопевцу, ожидая его слов.

Возле судилища встал Сампса, спиной к Перуну, лицом к столам. Закинул косицы за спину, снял со старого кантеле чехол, ремешок набросил на плечо и тонкими пальцами взялся за струны. Наигрыш наиграл песнопевец, но не скоро запел. Новую песнь обдумывал, подбирал к звукам нужные слова. И на слух проверял. А как подобрал, услышали. Тихо полилась песнь Сампсы:

Велика земля племени Веселинова.

И чудес в той земле много есть!

Здесь и сила медвежья в человеческом облике,

И красота лебеди в облике женщины.

И веселья здесь больше, чем в бочках отмерено.

И гостей желанных — по кубков числу...

Остановил наигрыш Сампса, огляделся, вдоль столов рукой повёл, сказал:

— А кубков-то вон сколько!

Одобрительным гулом ответили на эти слова.

А Сампса дальше заиграл:

Велика земля племени Веселинова.

И чудес в той земле много есть!

Здесь и змей-чудище на болотах водится,

И огнеглазые великаны по лесам живут.

И без опаски люди друг другу улыбаются.

И улыбка служит мерой доброты...

Опять прекратил игру Сампса, в наступившей тишине осмотрелся по сторонам. На Божа указывая, сказал:

— А рикс-то вон как улыбается!

Все обернулись к молодому риксу и, увидев его открытую улыбку, засмеялись. И чадь-кольчужники, и свеи смеялись вместе с Божем самим.

Сампса же выждал время и продолжал:

Велика земля племени Веселинова.

И чудес в той земле много есть!

Здесь в чертогах всегда тюбилие:

И в словах, и в еде, и в голосе песенном.

И, что в песнях поётся, сбывается.

И по песне песнопевцу наливается...

Замолчал Сампса, подмигнул виночерпию, сказал:

— А я-то вон как спел!..

Зашумели, затопали нарочитые и свей. Сытые псы, заскучавшие было, повизгивая, бегали между лавами. Удивлялись вельможные, видя, что смеётся Тать; не было такого прежде. Вот как развеселил Сампса!

Нечволод-десятник крикнул виночерпию:

— Ведёрко браги песнопевцу! Самая мера его песне!

Принесли наполненное до краёв дубовое ведро.

Взял его Сампса обеими руками, едва удержал песнопевец. Отпил немного, виночерпию вернул.

— Не сумею! — засмеялся. — Не напел на столько.

— Тогда за ворот ему! — закричали. — По обычаю!

Под всеобщий хохот и лай псов вылили брагу на Сампсу.

Но вот поднялся Бьёрн-конунг, поискал по чертогу глазами. Как улёгся шум, сказал:

— Эй, скальд! Давно не слышно тебя и арфы твоей. Ответь!

Вышел в круг Торгрим. Скоп, воинский скальд. Из тех он, кто и оружие держит умело, в этом искушён, и к веслу привычен, и на пирах во славу героев хвалебные драпы поёт. И в битве жестокой искусный скоп то мечом унизит врага, то едким кённингом во всеуслышание его заклеймит, пронзит. Не молод уже Бьёрнов скоп и, многоопытный, много видевший, не превзойдён в сложении песен, любим всеми.

Светлая борода у Торгрима в тонкие косички заплетена. Строен, не широк в теле, как иные в годы его. Лицо открытое, взгляд ясный и проницательный, как у всякого, призванного словом своей песни наставлять людей мудрости, увлекать к подвигу.

Поклонился Торгрим сидящим за высоким столом, начал песнь:

Много исплавали корабли наши,

Лёгкие ладьи морей и рек!

Всюду народы нас в страхе встречают,

Возводят в предания имена храбрых.

Свои забывают, помнят наши!

Во славу Одина великие подвиги

Детей достославных его!

Смелы, как Волк, мудры, как Ворон,

Ходят далеко, далеко и видят.

И Волк, и Ворон Одину посвящены!

Во славу Одина и моя песнь,

Во славу Слейпнира, восьминогого коня его,

Рождённого от Локи!

Отец Ратей Железных[67] восседает на нём

И покровительствует делам нашим.

Вознесём же хвалу покровителю, карлы!

На ступени Вальгаллы светлой,

К палатам Одина возложим её.

А сами под оком Его пировать будем.

На поле брани, кровь мешая, не умрём!..

Сказали свеи: «Слава О́дину!», сказали свей: «Вальгалле слава!» На этом кончилась песнь скопа. Виночерпий расторопный ему серебряный кубок преподнёс. Но не принял кубка Торгрим-скальд, отстранил его ладонью, улыбнулся, сказал:

— Не возьму от виночерпия! По праву песни хочу, чтобы кубок этот мне Дейна Лебедь поднесла. Давно мечтаю об этом.

Не челядина, не нарочитого послал за Дейной Бож-рикс, сам поднялся. И Белую Лебедь привёл.