Побег - [4]
Конюх не смутился.
— Без овса, известно, какая же лошадь: овес-то бережем, а лошадок нет.
— Кто же велит?
— Барыня велит… — Ефимка с трудом удержал улыбку. — Говорит: они с овса жиреют, резвости в них нет.
Антон Петрович пробормотал сквозь зубы что-то вроде ругательства.
— А что ты еще делать умеешь?
— Ничего не умею, меня не учили. Петь умел, да барыня не велит.
— Петь умеешь? Это надо послушать. Придешь вечером ко мне в дом. С кем же ты поешь?
— А сестра тут еще моя — у ней голос с моим не сравнять— хорошо поет.
— Это надо, надо будет посмотреть! — сказал Антон Петрович и вышел из конюшни.
Под вечер во дворе сошлись Ефимка с Федосьюшкой, и брат рассказал сестре о своем разговоре с новым хозяином.
— Я ему это нарочно ввернул насчет пенья. Федотовна сказывала — он любитель. Глядь, и на нашей улице праздник будет.
Но Федосьюшка неожиданно напустилась на брата.
— И кто просил? И куда ты выскочил! Посмотрел бы на глазища его — он матери своей хуже. От такого добра нечего ждать. Да и вправду, когда нашему брату от помещика добро бывает? Сидел бы ты лучше да молчал, Ефимка.
— Молчаньем-то много не высидишь. И чего бояться. Не съест. Дед-то наш, чай, слышала, за голос свой в Питер попал.
— Ну и попал. И что толку? Добро бы счастье там нашел, а ведь, говорят, пропал ни за что.
Ефимка с досадой махнул рукой.
— Тебя послушать— ложись на печь и умирай.
— Да уж попомни мои слова: от помещичьей милости добра не бывает.
Антон Петрович привез с собой новые взгляды, новые моды, новые требования.
Было как раз то время, когда даже в среду провинциального дворянства стала проникать склонность к роскоши, к широкой жизни по образцу петербургского двора. В прошлое отходило то время, когда помещик в халате, с бородой по пояс, находил удовольствие только в том, чтобы с утра до ночи греться на лежанке да есть за обедом жирную, тяжелую пищу. С такими привычками нельзя было и надеяться угодить государыне. От дворянина требовался теперь внешний лоск, изящество, французский язык. Старосветским маменькам пришлось приглашать французских учителей к своим сыновьям и учить танцам и поклонам подрастающих девиц. Дворянская молодежь тянулась в столицу, где посредством острых слов и грации люди делались вельможами и первыми богачами. Обратно в свои поместья привозили новые нравы и новые моды. Появились в отдаленных вотчинах сады на английский манер, с выписанными для них специалистами садовниками, картины, роскошные обстановки, задавались обеды на всю округу, появились домашние оркестры и главным образом, как самое модное развлеченье домашние театры.
Как же было Антону Петровичу отстать от общей моды? У графа Орлова был театр, театр графа Каменского славился на всю Орловскую губернию, своим театром князь X. заслужил особое внимание императрицы. Почему же Кулибину не прославиться тем же? В беспутной голове Антона Петровича уже носились мысли о том, как загремит в большом зале вновь отделанного кулибинского дома свой домашний оркестр, как он превратит крепостных девушек в герцогинь, княгинь и сказочных фей. На эту затею и обрекал Антон Петрович облитые слезами сбереженья Надежды Афанасьевны.
— Детей, слава богу, у меня нет, — рассуждал он, — беречь не для кого, а на мой век, авось, хватит.
Его приятель, барон, всячески поддерживал эту затею. Сам он считался знатоком театрального дела.
— Взбаламутим всю губернию. — говорил он.
Первое впечатление от дворни у Антона Петровича было самое печальное.
— Что сделаешь с этими уродами, — говорил он, — они и ходить-то толком не умеют не то что плясать. Их в десять лет не научишь.
— Это как учить, — говорил барон, — строгостью все сделаешь.
— Это их маменька так заморили своей дурацкой экономией.
На первых порах приезд Антона Петровича действительно как будто внес улучшение в жизнь дворовых.
Выдали девушкам новые сарафаны, на кухне появился в изобилии хлеб.
— Может быть, отъедятся, толковей будут, — говорил Антон Петрович.
Между тем барон хлопотал, ездил в губернский город, вымерял с приезжим архитектором залу, чертил планы. Наконец, прибыли и главные, давно ожидаемые Антоном Петровичем помощники: немец-музыкант со скрипкой подмышкой и с целым возом всяких инструментов и юркий маленький француз-танцмейстер.
Дело оставалось за набором исполнителей для спектаклей. Федотовна оповестила дворню, что на утро барин им всем ревизию сделает, и велено почище приодеться да смелей держаться и каждому показать, кто на что способен.
— Говорил тебе, Федосьюшка! — радовался Ефимка. — Наша череда пришла.
Федосьюшка отмалчивалась, как бы предвидя беду.
На утро во вновь отделанном кулибинском зале с хорами выстроилась дворня, наряженная в новую только что выданную одежду. Все стояли, уныло опустив руки, не представляя себе, какую еще барскую затею придется им выполнять. В зале суетились два будущих учителя наскоро создаваемых артистов.
Антон Петрович вышел, сияя удовольствием. Маленький барон семенил рядом с ним.
— Кто плясать умеет? Выходи! — скомандовал Кулибин.
Дворовые молчали, переступая с ноги на ногу.
— Внушим внушим, — лепетал француз, заискивающе улыбаясь.
