Побѣдители - [92]

– Где бы это оно так срезонировало?… Я чаю, разве что в Турции. Мы это как-нибудь переживем. К тому же опять – извольте ссылку на то, что зарубежная популярность освобождает от уголовной ответственности.

– Он же невиновен. – Что-то непонятное, казалось, подстегивало Овсова, придавая ему мужества.

– У всех остальных членов вашего милого «кружка» твердое алиби. В том числе у ваших «Адептов Первоначала», сиречь у Эжена Головлёва и Жоржа Малеева. Жаль. Вот уж кого было б еще приятнее привлечь. Повод-то есть у вас у всех.

– Повод? У нас? – заволновался Овсов. – Да каков же у нас может быть повод убить бедного Тихонина? Мы вместе наслаждались содержательным общением…

– Тихонин отказался пройти вашу инициацию. – Холодная интонация Романа упала, как удар топора. – В ночь на тринадцатое августа он покинул квартиру Малеева со словами «Я думал вы революционеры, а вы тут все какие-то дегенераты!» В течение нескольких дней палашёвцы в разных местах предавались разглагольствованиям о том, что Тихонина «неплохо бы проучить». Высказывались также предположения, что он «донесёт». Ну и в целом прозвучало немалое количество довольно свирепых пожеланий. 13 августа! А днем 29-го Тихонин уже убит.

Голова Овсова опустилась, руки упали вдоль тела. Словно у марионетки, которой кто-то перерезал веревочки.

– Ну же, ответьте, Овсов. Насколько нам известно, в частности вы сравнительно сопоставляли способы посаженья на кол у османов и опричников. Склонялись отдать предпочтение османам. «Не прошедший до конца – хуже врага», это ведь ваши слова?

– Не только я… Все говорили… – Теперь и голос Овсова изменился. Мне подумалось, что примерно до слов о загадочном 995-м параграфе он мысленно поглядывал на себя со стороны, примеривая роль «философа в застенках», возможно даже представляя, как после о том расскажет либо напишет. Теперь же он окончательно стушевался.

– Говорили все. Но у большинства есть прочное алиби. Алиби нет у Пырина. Ну и, кстати, у вас.

– Но меня видел Пырин…

– А вы видели его. Прелестное алиби, вы хоть сами-то это осознаете? Вопрос только в том, кто из вас. Впрочем, может статься, и это не дилемма. На квартире жертвы так напакощено, что дел достало бы обоим. А после еще вполне могли успеть воротиться к себе и, гм, поговорить о германской философии.

– Это не я… – еле слышно проговорил Дынин.

– Значит – это он?

– Нет! Я же сознался… В параграфе 995… Вы можете не верить, но клянусь – мы были у меня…

– Чем клянетесь? Маньяком Черемнухой? – Роман поднял телефонную трубку. – Уведите. Пока что вы еще выгораживаете друг друга, но скоро начнете взаимно обвинять. Что одно, что другое – одинаково для нас обременительно. Мы все равно установим истину. Советую пока поразмыслить. Обвинение вам будет предъявлено.

Глава XXX Лаборатория натуральных смол (продолжение)

– Ты в самом деле так убежден, что он убийца? – спросила я минутами двумя после того, как злополучного философа вывели.

– Я, строго говоря, не лукавил. – Роман прошелся по комнате, налил себе еще виски. – Извини, тебе не предлагаю. Стенографистка с бокалом, это, пожалуй, немного обращает на себя внимание. Да, тут возможны только три варианта. Либо Овсов, либо Пырин, либо оба-два. Отпечатками их пальцев заляпана вся берлога, но это-то, как раз, ни о чем не говорит. Эта милая компания вся расселилась в Палашёвском наподобие «коммуны», как они сами это называют, кочевали из квартиры в квартиру. Но больше-то просто некому. Кому он мог чем-то помешать, этот Тихонин, с его тихо-тихо съехавшими мозгами, но, как выяснилось, некоторыми остатками нормальной человеческой брезгливости? Дело даже не в зловещих стилистических детальках, хотя и они в строку. Но больше просто и некому, даже и без конфликта, что случился тринадцатого числа. Ну и как тебе Энтропия вживе?

– Сложно сразу ответить… – Я продолжала машинально рисовать на листке меандры. – Ты, верно, удивишься… Но те, призраки прошлого, вызывают у меня много больше различных чувств. Вероятно дело в том, что те имели возможность творить все, чего хотели, а эти… Эти, по счастью, ни на что не способны.

– Ну, кое-на что, как мы видим, все же способны. – Роман воротился за свой стол. – Хотя в целом ты права. Признаюсь, я немного колебался, надлежит ли тебе это показывать. Тут под спудом очень много грязи, которую, тут представители поколения наших дедов сказали бы определенно, тебе не положено знать. Но я же представляю, сколько всего ты уже успела прочесть и просмотреть в архивах… Ты превосходно знаешь, что большевики были подвержены самым омерзительным порокам. Какая-то тут, вероятно, есть взаимосвязь.

– Не беспокойся за меня. Мама обычно говорит – к чистому не пристанет!

– Да. Ну так что, – Роман вновь взялся за трубку телефона. – Тебе еще не надоело? Будешь со мной слушать второго?

– Уж разумеется. И к вечеру моего дня рождения мы раскроем убийство?

– О, нет, – Роман улыбнулся. – Это штука долгая, тягомотная, с кучей проволочек. Второго.

Последнее слово было сказано уже в телефон.

Человек, сменивший Овсова на металлическом табурете, показался на вид куда как более крепким орешком. Прежде всего, что я отметила не без удивления, он был никак не молод, шел к четвертому десятку. Но идти к старости ведь можно самым разным шагом. Отцу вон шестьдесят, однако он у меня куда моложе этого Пырина: ни проплешины, ни седины, ни живота, а уж в какой прекрасной форме…