Побѣдители - [93]

Отяжелевшая, бесформенная, похожая на бурдюк туша. Чуть-чуть спасали положение лишь высокий рост и широкие плечи, тоже обтянутые неряшливой черной рубахой. Основательная лысина, с которой владелец обошелся радикальным манером, обрив наголо всю голову. Открывшиеся в силу этого во всей красе безобразные острые уши без мочек, каковые, как я отчего-то поняла, составляют предмет гордости, ибо почитаются демоническими. Вместо шеи какая-то свиная складка кожи, ниспадающая с голого затылка на плечи. Глазки тоже какие-то свиные, даже скорее поросячьи, маленькие, но очень цепкие.

Ибо покуда я, старательно рисуя, разглядывала исподволь подозреваемого, пока он входил и садился, тот тоже успел деловито обозреться. Отметил в том числе, как я опять отчего-то ясно поняла, молодость Романа, и поспешил, ох, поспешил, предположить за собой перевес.

– Итак, вы состоите в «коммуне» Старого Палашёвского переулка, – уточнил Роман без вопроса. – Вы и ваша гражданская жена, Милена Вадман. Вашим сыном Юлием заняты, между тем, дед и бабка по материнской линии. Я ничего не перепутал?

– Уж не пытаетесь ли вы поставить мне в строку пренебрежение родительским долгом? – усмехнулся Пырин. – Какая чушь. Кто угодно может приглядеть за маленьким ребенком и за школьником, должны ж хоть чем-то быть полезны обыватели. Я трачу свое время на формирование избранных умов, уже начавших раскрываться для общения на высоком интеллектуальном уровне. Если мой сын окажется хоть немного того достоин, когда повзрослеет, я уделю внимание и ему.

– То есть – вы стараетесь держаться поближе к студенческой молодежи.

– Можно сказать и так, – Пырин был спокоен, в отличие от Овсова, говоря, он откровенно любовался собой.

– Среди прочих вы общались с убитым Тихониным?

– Вы же, видимо, знаете, что да.

– Что вы можете о нем рассказать?

– Гм… Был пытлив, трудолюбив… Немного ограничен, пожалуй, без склонности к абстрактному обобщению. Исследовал, в частности, биографию Сергея Кирова.

– Кострикова. – Холодно уточнил Роман.

– Для вас он Костриков… Для нас – Киров. Тут, собственно, как в зеркале различие мировоззрений. Вы видите фактическую суть вещей, мы – прозреваем эсхатологическую.

– Да-да, разумеется. Так, стало быть, покойный трудолюбиво исследовал жизнь этого красного вождя. Что-то писал, я полагаю?

– О, да, но еще не книгу. Делал выписки из документов, писал очерки по отдельным периодам, комментарии, опять же по конкретным эпизодам… Книга была лишь в замыслах. Увы, теперь таковой не будет.

В лице Романа ничего не изменилось, но я вдруг ощутила, что он наткнулся на нечто важное. Конечно же, этого не мог уловить самоуверенный Пырин. Один ноль не в его пользу.

– Мы примерно представляем себе, до каких эсхатологических высот не могла подняться мысль покойного. – Роман заглянул в одну из бумаг на своем столе. – «Когда мы придем к Власти, ментальное тело ее еще будет зыбким, неплотным. Но, после этого события, тот, кто первым из нас умрет своей смертью, умножит субстанцию могущества. Он станет терафимом. Мы положим его набальзамированную плоть на всеобщее поклонение, в самый центр страны, подвергаемой нами метаморфозе, мы воздвигнем ему зиккурат прямо на Красной площади…»

Господи помилуй, какие придурки! Если про маньяка это просто гадко и извращенно, то тут уж просто ни в какие ворота, насколько глупо! Некромантия на Красной площади! Зиккурат с трупом! Да еще открытым на поклонение… В хрустальном гробу, что ли? Препоганая, однако, Белоснежка вышла б из такого Пырина, да и из Овсова немногим краше…

Я еле удержалась, чтоб не засмеяться.

– Так что из того? Это поэтическое, знаете ли, дерзание, полет мысли, мечта… Ни в малой степени не содержит состава преступления. Кроме того, как я уже уведомил предыдущего следователя, я и вовсе неподсуден. У меня справка из медицинского учреждения. Я болен.

Кто б сомневался-то?

– Да вам, собственно, даже не предъявлено обвинения. Вы просто задержаны в интересах следствия. Интересует же нас пока что больше всего то, что, кроме вас, хорошего знакомого, никто не может подтвердить алиби Овсова. Вот Овсов у нас под явным подозрением.

– Овсов выше подозрений, – надменно возразил явно довольный услышанным Пырин. – Он гигант. В ином, лучшем мире, не в мире монархической тирании и злоправия русской нации, Овсова приглашали бы писать в ведущие газеты, его показывали бы по новостным панелям, он преподавал бы в Университете, наконец… Уже сейчас, в двадцать пять лет, наследие Овсова уникально и представляет собой непостижимый, не имеющий прецедента феномен в современной России. И не только в современной! Я бы так сказал: даже в обозримом прошлом русского академизма ничего подобного Овсову и не встречалось. Его труд по своему масштабу эквивалентен продукту целого научного института, который работал в течение эпохи.

– Наследие? – с интересом переспросил Роман. – Мне показалось было, что Овсов еще жив. В отличие от Тихонина.

Я невольно дивилась между тем, сколь яркая иллюстрация к басне про кукушку и петуха разворачивается на моих глазах. Перекрестные гении. Ну и ну.

Возвращение разговора к убийству Тихонина гению, между тем, не понравилось. Он как-то недовольно нахохлился.