Побѣдители - [55]

Проклятье, Ник, ты когда-нибудь перестанешь жить в моей голове, словно в Александрийском дворце, Кремле, Ливадии, Царском селе и Зимнем разом?!

Ник снился мне, со мною вместе весело кормивший в Нескучном белок, в белых лосинах и шлеме, спешившись со своего Невермора. Первое, что завертелось в моей голове прежде, чем я, пробуждаясь, поняла где я, были обрывки фраз, случайно удержавшиеся в памяти с нашей последней встречи, с пикника (парадный прием не в счет, там мы и словом не перемолвились).

Какие-то ничего не значащие обрывки, в самом деле ничего. Вот Ник, попивая массандровское вино, стоит чуть в стороне от всех, с Кеннеди. «Работа с сознанием народных масс – дело кропотливое и изрядное, – с улыбкой говорит рыжий Джон, вытирая салфеткой пальцы. – Так что, если кто скажет, что Кеннеди – миллиардеры, не верьте, Ваше Величество. Уже не очень. Мультимиллионеры от силы». «А, пустое, – смеется Ник. – Я даже и не знаю, найдется ли у меня собственный миллион. И ничего, живу себе».

Что их, интересно, так развеселило? Дурацкий же разговор, да и вообще говорить о деньгах не слишком прилично. Ох, пора пробуждаться окончательно. Сколько ж я спала? Что Наташа?

Я резко села на кровати. Утро, определенно утро, восточное солнце. Я что, бросила Наташу на сутки?!

Один из моих трех дорожных чемоданов, самый маленький, не тот, что я намеревалась брать в Рим, стоял у двери. Но я не стала даже искать в нем домашних туфель – вышла из комнаты босиком.

Из полуоткрытой двери в спальню доносились негромкие голоса.

Сестра Елизавета сидела у Наташиной кровати. Я невольно улыбнулась. Они в самом деле беседовали – с таким видом, будто знали друг друга сто лет! Меж тем я нарочно вообразить бы не сумела двух натур, столь менее сходных: православная инокиня, поспешившая уйти от света раньше положенных лет, и агностик во всем блеске предельного индивидуализма. Они смотрели друг на друга с нескрываемой симпатией. А уж о чем они говорили – это и вовсе не лезло ни в какие ворота!

– Мне, конечно, сложно принять ваше предположение… – это вела речь сестра Елизавета. – И все же. Знаете, Наталия Всеволодовна, мне и самой иной раз чудятся странные вещи. Мне очень легко давался английский язык. Когда я была маленькой, мне иной раз казалось, будто я родилась в Нью-Йорке. То-то удивлялись родители! Игра, вне сомнения, всего лишь детская игра… Но вместе с тем и странное ощущение узнавания. Мне снился иногда Центральный вокзал – с его языческой роскошью, эти гигантские скульптуры и своды немыслимых потолков. Но мне не снилось, что я американка. Нет, никогда. Я всегда знала, что я русская. И никогда не могла понять в своих снах – отчего же я не в России? Впрочем, я склонюсь, скорее, к иному: наша Елена видит то, что могло бы случиться, если б человечество вовремя не вспомнило о страхе Божием. Могло бы случиться, но, слава Господу, не случилось… Но в том я соглашусь с вами, что это не выдумки. Какой-то особый дар прозрения. Очень яркий.

– Писатели и поэты – сами по себе существа яркие. Иной раз бы и чересчур.

Ну, Наташа, ну предательница!

Я невольно выдала свое присутствие, тихонько рассмеявшись. Впрочем, то был и смех облегчения. Наташа была, конечно, все еще бледна, но голос ее звучал уже не так слабо.

– Нелли? Только что проснулись? – Наташины губы чуть дрогнули в улыбке. – Теперь не тревожьтесь. Мне немного легче. Но главное, я определенно знаю, что на сей раз я не умру. Обошлось.

– Может статься, что и обошлось, но режим – постельный категорически, – строго заметила сестра Елизавета. – Не меньше трех недель. Вам ведь сейчас после новокаина легче, Наталия Всеволодовна. Подниматься на ноги вам еще не скоро.

– Сестра Елизавета, сколько же я спала? – спросила я не без ужаса.

– Да почти сутки, Леночка, – улыбнулась инокиня. – И замечательно. Наталия Всеволодовна тоже сумела поспать еще. Так что пусть теперь все у нас пойдет потихоньку налаживаться.

– Подождите, но вы-то, сестра, все это время без отдыха? Отчего ж вы меня не разбудили? Я бы сменила вас на несколько часов!

– Вы мне еще потребуетесь. А я не устала, бывает, когда уход за болящим куда как тяжелей.

Мой взгляд случайно задержался на темно-синем китайском колокольчике, стоявшем на столике около кровати. Не припомню такого в доме.

– Это мне Матушка дала, – улыбнулась сестра Елизавета. – Беда в том, что их у нее – многие десятки, колокольчиков этих, самых разных. И фарфоровые, и серебряные, и стеклянные, даже несколько золотых найдется. В знак окончания обеда принято, чтоб Матушка позвонила в колокольчик. Вот паломники и дарят каждые именины, и дарят, и дарят. Уж их больше у Матушки, чем дней в году, хоть каждый раз меняй, все лишние останутся. Она мне и говорит, возьми для больных, это нашим дарителям не в обиду. Больше нет необходимости стеснять Наталию Всеволодовну постоянным при ней сиденьем. Но вот ходить по квартире одной – запрет еще категорический. Так что мы с вами, Леночка, сейчас будем нужны только на звонки бегать – как заправские горничные.

– В таком случае одна из горничных пойдет умыться и налить себе чаю. А потом я вернусь, мне тоже есть, что добавить к вашему небезынтересному разговору.