Побѣдители - [56]

– А возвращайтесь.

Я, конечно, не только умылась, но и привела себя в порядок, разобрала свой чемоданчик, с удовольствием оделась в свежее, а затем проскользнула на кухню.

Там царил идеальный порядок, а на газовой плите обнаружился понятный, но такой непривычный предмет – металлическая коробочка для кипячения иголок.

Что ж – надо будет, я и сама могу продолжить курс. Я невольно вздрогнула, вспомнив, как трудно было переломить себя, впервые введя иглу в живое тело. Мама говорит, что самые обычные вещи трудно даются мне из-за чрезмерно развитого воображения. Во мне сидел глупейший страх, что эта стальная штука каким-то образом сломается, половина ее останется в тканях, поползет по ним, убьет. Первый укол на занятиях я сделала себе, подкожный, в руку. Разве что не зажмурившись при этом. А что поделать, без самых простых медицинских умений не получить аттестата об окончании гимназии. Подкожные и внутримышечные инъекции (не внутривенные, конечно, их вправе делать самое меньшее сестра милосердия), искусственное дыхание, первая фиксация переломов… Конечно, это не дает права дежурить при больных, но вещи всяко нужные.

На кухонном столе обнаружились две книги. Странно, когда же я выложила сюда томик Вовенарга? «Employer toute l’activité de son âme dans une carrière sans bornes»… Всю душу свою напрячь – во всей жизни своей. А ведь было время, когда французы лучше знали Ларошфуко, чем спорившего с ним Вовенарга… Но сильно подозреваю, что философ сделался популярен и в силу обстоятельств, связанных с его потомком. Или не прямым потомком? Добрая наследственность в любом случае.

Я закрыла белый томик. Вторая книга, попавшая на стол, принадлежала, вне сомнения, сестре Елизавете. «Свято-Богородицкий Леснинский монастырь в очерках и фотографиях». На первой обложке было знакомое изображение темной иконы-камеи. На последней – небольшой фотографический портрет довольно еще молодой, красивой женщины в черном клобуке. «Монашеский аскетизм вовсе не есть узаконенное медленное самоубийство, как думают многие; напротив, это школа, в которой растет и крепнет дух и созидается непреклонная воля. Кто победил себя, тому ничего не страшно». Игумения Екатерина (Евфимовская), основательница Леснинского монастыря».

Вот и поговорили французский виконт с русской графиней… И ведь договорились же. Как Наташа с сестрою Елизаветой. Как причудливо падают иногда карты жизни, сказала бы Наташа.

– Это недавнее издание нашей скоропечатни. – Сестра Елизавета появилась в дверях бесшумно. – Будет возможным оставить ненадолго Наталию Всеволодовну, хочу занести эту книгу одной даме, что тут, в соседнем доме живет. Заодно и повидаться. Всегда была наша паломница, а теперь вот, увы, здоровье не позволяет странствий.

Меж тем я уже заварила себе чаю в простом стеклянном чайничке-эгоисте. Прихватив горстку миндальных печений, на удивление свежих на вид, вне сомнения пожаловавших в дом во время моего сна, я водрузила все это на подносик вместе со сливочником и чашкой.

– Сестра Елизавета?

– Да, Леночка?

– А ей не вредно разговаривать? Когда было совсем плохо, ночью, я терялась, как лучше: поддерживать разговор или нет.

– Доверяйтесь ей самой. Она контролирует себя – почти в любом состоянии. Когда устает – прерывает разговор.

На этом мы и воротились в спальню.

– Ну и как вы тут, злая Наташа? – Я пристроилась со своей добычей на кушетке. – Вот так засни в вашем доме – проснешься с перемытыми косточками.

– Так ведь ваши косточки, вредная Нелли, редко представляется возможность перемыть, – отозвалась из подушек Наташа. – Не с почтенною же соседкой Ираидой Павловной, хоть и сплетница она преизрядная, обсуждать ваши странствия между мирами? Боюсь, тогда Ираида Павловна бросится со всех ног сплетничать уже обо мне – в конец-де Наталия Всеволодовна умом повредилась. А вот с сестрой Елизаветой – вполне можно и поболтать.

– Ну, что тут скажешь? – Я рассмеялась и с удовольствием сделала глоток крепкого чаю. Кошмар отступал, черные тени развеивались. Господи, благодарю Тебя! – В таком случае, может быть, вам будет интересно, справилась ли я с заданием, что вы мне давали перед Яблоневым Спасом?

– У вас что-то получилось, Нелли? – Наташа сделалась серьезна.

– Боюсь, что да. Тут критики меня повадились в «упадничестве» виноватить…

– Я помню, читала.

Ах, читали, дорогая кузина! Я с трудом сдержала ликующую улыбку. С Наташей трудно – не балует она знаками внимания. Я вроде бы и знаю, что она читает все, обо мне высказанное, еще с тех времен, как я начала публиковать стихи. Однажды я даже случайно обнаружила у нее специальную папку с вырезками рецензий, с по-немецки аккуратно помеченными от руки датами. Но Наташа такова, что с нею сомневаешься во всем – начинаешь думать, что заметки сохранены из того, что ей понравился газетный шрифт. Право слово.

– А вы помните, в чем именно мое «упадничество»?

– Вам ставили в упрек, что вы не радуетесь освобождению Петрограда.

Как же все-таки хорошо… Наташе лучше, вне сомнения лучше. Сестра Елизавета, тонко улыбаясь чему-то, раскрыла свою рукодельную корзиночку (когда-то оная здесь очутилась?). Из корзиночки явились недовязанные четки – из черной шерсти, с бисерными вкраплениями. Бывают в жизни события и пострашней странствия в злые миры, и одно из них только что коснулось меня, как пролетевший мимо снаряд. Наташа будет жить. Я это ощущаю всем своим существом сейчас, как всеми же фибрами души совсем недавно в этом сомневалась. Чтоб она ни говорила, а медицина сейчас такая замечательная, и все остальное можно поправить. Сейчас главное, чтоб она в самом деле вылежала, не вскочила раньше времени.