Побѣдители - [129]

Впрочем, после этого дверь больше не растворялась, никто не выходил.

– Ты замерзла? – тихо заговорил наконец Ник. – Я попрошу у сестер плед.

– Потом… Не хочу…

Мне казалось невыносимым с кем-то разговаривать, видеть еще одно лицо, принимать чужую заботу. А еще – еще я отчего-то боялась сейчас хоть на мгновение остаться одна. Ник понял это из моих сбивчивых слов.

– И мне в кои веки нечем тебя согреть, кроме еще одного бесполезного халата. До чего ж глупая штука – смокинг! Чтоб я еще раз…

Он властным движением обхватил мои плечи, свободной же ладонью с силой прижал мою голову к своей все еще держащей крахмал манишке.

– Отдохни, Нелли. Еще неизвестно, сколько нам ждать.

Я вздохнула, согреваясь не столько теплом, сколько ощущением его близости.

Вместо мыслей в голове звенела пустота, чувства тоже как-то сжались и окостенели. Ночь длится и длится. Ночь, длиною во всю мою предшествовавшую жизнь.

– Я разбужу тебя.

– Нет… я не должна… нельзя…

Я, в который раз, вцепилась в деревянные бусинки четок. А ведь еще думала: класть ли их в вечернюю сумочку, где носовой-то платок еле умещается? Вот и оказывается, что чётки при себе надлежит иметь всегда.

Синицын, опять как-то неожиданно, вышел в коридор, оставив за собой приоткрытую дверь.

– Ваше Величество… Mademoiselle… К сожалению, мне нечем порадовать. Мы делаем все возможное, но…

– Он в сознании? – Ник вскочил на ноги. – Что с ним?

– Был в сознании… Недолго. Он погружается в коматозное состояние. Если нам не удастся этому сейчас воспрепятствовать, из комы он не выйдет. Боюсь, что положение оставляет желать лучшего.

Там, за спиной врача, происходило какое-то движение, тихо звучали озабоченные голоса, настолько тихо, что мне понадобилось напрячь весь обострившийся слух, чтобы услышать далекое:

– Мы его теряем.

Глава XLII Эшу

– Тогда пустите нас к нему, – Расслышал ли и Ник эту фразу, упавшую лезвием гильотины? Неважно, довольно было и слов Синицына. А главное – выражения его лица.

Хирург даже не подумал возразить – это тоже было страшней страшного. Он лишь посторонился, пропуская нас в палату.

Роман лежал на каким-то высоком сооружении, на первый взгляд – слишком ажурном и неудобном для человеческого тела. Оно состояло из каких-то блестящих стальных сочленений, распорок, стержней. Множество трубок, проводов и проводков обвивали его, словно гигантский кокон. Прозрачные жидкости поблескивали в перевернутых стеклянных сосудах, обхваченных зажимами штативов. В изножии ложа стояло небольшое белое возвышение, где размещались какие-то приборы и экраны. За ним сидел еще один врач – темноволосый молодой человек в очках. Второй стул стоял у изголовья, там сидела послушница.

Простыня, прикрывавшая тело Романа, была какой-то невыносимо белоснежной. Из-за нее, единственно из-за нее, лицо казалось таким серым. Словно посерели и волосы, не отливающие больше золотом. Черты заострились и одновременно отяжелели.

– Роман!

Его глаза были открыты. Открыты – и незрячи.

– Брюс!

– Пожалуй, пора посылать за священником, Ваше Величество.

– Еще рано.

Этот голос, низкий и бархатный, как ночь в окнах, пролился в мою душу волшебным бальзамом.

– Сестра Елизавета, – раздраженно поморщился Синицын. – Вы злоупотребляете служебным положением. Почему в реанимации посторонние?

– Это родня, Ваше Превосходительство.

Они стояли в дверях. Сестра Елизавета с лицом озабоченным, но вместе с тем исполненным решимости, и Наташа. Наташа, такая будничная и родная, в сером пуловере, в брюках из серой шерсти, в туфлях на низком каблуке.

Я то ли успела заметить, то ли почувствовала, что сестра Елизавета только что вела Наташу под руку. Но теперь Наташа стояла прямо, как копьё, без всякой поддержки.

Стремительным, молодым, летящим шагом она прошла через палату к одру. Достало одного ее жеста – и сестра, сидевшая рядом с Романом, торопливо поднялась.

– Я поздно узнала. Боялись сказать, полагая меня больной. – Наташа, с миной легкого недовольства, села. Волосы ее, поднятые на затылок, были заколоты небольшим черепаховым гребнем. Не отрывая глаз от лица Романа, Наташа вытащила гребень, тряхнула освобожденными прядями. На одно мгновение ее русые волосы показались мне черными как уголь. Она смотрела на Романа, только на Романа – и в глазах ее словно постепенно разгорались две маленькие черные свечи.

– Ну-ка, ну ка… Кто тут надумал глупостями заниматься?

Все застыли, как дети, играющие в «морскую фигуру»: Синицын, Ник, две младших сестры – стоя, младший врач за своим пультом – сидя.

Наташа размяла пальцы, а затем, очень осторожно, вложила бессильные ладони Романа в свои.

– Я здесь, мышь… Я здесь, а ты не уйдешь отсюда… Еще рано трогать ветер руками… Не уходи… Держись… держись за мой голос… Держись за голос, мышь, ты же слышишь меня… Мы на улице Неглинной… в магазине купим «Блинном»… Гуньке – сушки с апельсином… Нате – кошку из резины… А Роману – таракана! Мы такие взрослые теперь, мы подпираем троны… У Романа нос холодный… У Романа плащ негодный… Потому, что у Романа… Нету на плаще кармана… Лена здесь… Ты ведь не бросишь ее потому, что она у нас такая глупенькая?.. Лена здесь… Ты здесь… Ты здесь… Только держись за голос. В старину колючий ёж