По знакомым дорогам - [41]
Вооружение всех этих отрядов, скажем честно, не по их вине, оставляло желать лучшего. Мало автоматов прежде всего. Связи с партизанским центром, с УШПД, они тогда еще не имели. Из УШПД вдруг пришел приказ: «Салаю. Выявленные вами отряды подчинить себе».
Поход на Полтавщину не отменялся. Что же, брать эти отряды с собой, оголять междуречье? Зачем? Оперативно двигаться такой большой колонной и надежно располагаться было почти немыслимо. Да и накормить такое соединение в тылу врага — задача. А если не брать с собой эти междуреченские отряды, для чего же их подчинять себе? Они же невольно будут от нас оторваны!
Обсудили эту новую ситуацию всем штабом и со всех сторон. И послали в УШПД радиограмму, что подчинять нам междуреченские отряды нецелесообразно. Слов, помню, было много — мы доказывали. Ответ пришел короткий: с нами согласились. Приказывали прислать заявки на вооружение. Это, конечно, сделали. Помогли отрядам установить самостоятельную связь с УШПД. Они получили рации.
А вот сами мы чуть не остались без рации! У нас стал выходить из строя привод установки РП-2. Нам сбросили другую рацию на замену, но при падении она разбилась бывали и такие неудачи. Подобрав рацию, убедились плохая упаковка. Мы получали вооружение, запасались толом и минами, чтобы действовать на железных дорогах, и не сомневались, что нам успеют прислать еще одну рацию. И действительно, скоро спрыгнула девушка-радистка с рацией за спиной, но опять не повезло. Как заговор! При спуске радистка довольно далеко отклонилась от намеченного места, зацепилась стропами парашюта за верхушки деревьев, повисла. Представляете себе, висит одна на дереве ночью, а внизу — никого. Она вынула нож, какой давался всем парашютистам, перерезала стропы, рухнула на землю. Сильно ушиблась, но это, как выяснилось, когда ее подобрала наша поисковая группа, не так страшно. А вот рацию разбила! Сначала расстроилась — опять без связи! Но привод уцелел, и мы смогли наладить свою старую рацию.
Занятые всеми этими делами, мы пробыли в междуречье двадцать дней. Напоследок получили радиограмму, предупреждавшую, что нам надо ждать посадки самолета. Легко было догадаться — к нам прилетят Коротченко и Строкач, которые были у заднепровских партизан. А может, так мы думали просто потому, что хотели увидеть Демьяна Сергеевича и Тимофея Амвросиевича, поговорить о ходе войны, о главных новостях, которые им, конечно, были известны, о наших партизанских делах и о семьях, они держали связь со штабом. Вот была бы радость!
Но зарядили дожди, мы зря смотрели на небо, по лицу текло… Однажды я услышал, как ординарец Петя грозит гуске Гале, что убьет ее.
— Ну что ты опять стоишь на одной ноге! Всегда, когда стоишь на одной ноге, как цапля, так и дождь льет!
Эту молодую гусыню привезли в штаб разведчики, чтобы зарезать и сварить командованию жирный обед. А мы оставили Галю — уж кто так назвал ее: Негреев, Кочубей или я сам, — не помню. В пять утра я обычно был на ногах, и если заспишься хоть на четверть часа, Галя уже щиплет за бока — не столько будит, сколько требует, чтобы ее накормили, — она привыкла есть с рук или из тарелки. Вечером задержишься где-нибудь в отряде, она бегает вокруг вперевалочку, гогочет, зовет.
Оказывается, она и дождь предсказывала. Вот такая была у нас Галка…
За эти двадцать дней в междуречье мы не раз беспокоили гитлеровцев, и крепко.
Как-то, сразу после пяти утра, едва я позавтракал (печеной картошкой и кусочком сала), пришел ко мне Кочубей:
— Я с докладом, товарищ командир.
— Что такое?
— Разведали мы станцию Малейки. Вся — в складах. Два — с зерном, один — с продовольствием, а еще один — с боеприпасами. Охрана — гарнизон мадьяр в сто восемьдесят человек и семьдесят полицаев. Считаю, что операцию можно поручить кутузовцам, их разведка уже была на станции.
Именем Кутузова стал называться у нас третий отряд, которым командовал Цыбочкин; Михаил Попов был у него комиссаром. Я предложил усилить отряд ротой из местных, междуреченских партизан, способных оказать большую практическую помощь, и в тот же вечер пошли на Малейки.
Проделав быстрый марш в двадцать километров от нашего лагеря, глубокой ночью партизаны напали на станцию с двух сторон. Одну группу вел Цыбочкин, другую — Попов. Сняв посты, первый дал сигнал ракетой, по которому Попов, уже подобравшийся к мадьярской казарме, атаковал ее и забросал гранатами. Рота междуреченского отряда имени Коцюбинского под командованием Петренко бросилась к складам. Этот бой еще раз показал, что такое внезапное нападение. Противник потерял больше половины солдат и полицаев, станция была разгромлена, все склады сгорели дотла, движение поездов через Малейки надолго прекратилось. С нашей стороны был ранен один — сам Цыбочкин, но легко.
В другой раз в районе села Мнев наши разведчики наткнулись на колонну гитлеровцев. Эта колонна прошла по улице сожженного хутора Хропатый и, оставляя за собой пепелище, двинулась к Мневу, до него — еще километра два. Разведчиков вел политрук дунаевской разведроты Степан Шелудько, в недавнем прошлом командир взвода разведки, в артиллерийской части, которая попала в окружение под Винницей. Вырвавшись из окружения с группой бойцов, молодой лейтенант попытался сам организовать партизанский отряд, потом связался с подпольщиками Чернигова и наконец попал к нам. Негрееву, нашему комиссару, конечно, по душе пришлось, что в этих опасных, переменчивых условиях Шелудько сберег свой партийный билет, выданный ему в феврале сорок первого года политотделом 15-й танковой дивизии. Армейский разведчик и у нас был назначен в разведроту.
