По знакомым дорогам - [39]

Идти ему на помощь — не могло быть другого решения у нашего командования. Соединение начало готовиться, а в район этой жестокой схватки мы выслали разведку, которая, вернувшись, сообщила, что братское соединение Попудренко вырвалось из окружения и ушло в Тупичевский лес, оставленный четыре дня назад.

Казалось, отпала необходимость идти на выручку товарищам. Сами прорвались, а теперь и неясно даже, куда идти. «Обошлось, обошлось», — повторял я, успокаивая себя и думая, что в знакомых лесах Николай Никитович быстро приведет соединение в порядок и мы еще действительно встретимся.

Но едва наш радист Саша Кравченко установил связь с УШПД, оттуда поступила радиограмма о гибели Попудренко. Не хотелось верить. Как это произошло?

Позже разведчики, встречавшиеся в своих походах с партизанами других отрядов, установили и принесли нам такие подробности гибели Николая Никитовича. Ночью соединение переходило дорогу. Гитлеровцы бросили на измотанных неравными боями партизан хорошо вооруженную часть из Климова. Явно их подкарауливали. Соединение оказалось разорванным — часть впереди, часть, вместе с Попудренко, за дорогой. Он нервничал: связи никакой. И сам решил с разведкой перескочить дорогу, но, едва они достигли ее, над дорогой взвились осветительные ракеты, известные всем фронтовикам «фонари», повисавшие в небе, над головой, и медленно спускавшиеся на парашютах, когда вокруг становилось светло, как днем. Командиры соединения, сумевшие в конце концов вывести партизан в знакомые и родные Злынковские леса, поняли, что окружены большими силами карателей.

Днем над отрядами партизан кружили самолеты, кидали листовки, призывая сдаться в плен, за что предлагались хлеб и земля. Ночью гитлеровцы не спали, стерегли партизан, всюду встречали огнем, сжимая кольцо окружения.

Удивительно хладнокровно вел себя Николай Никитович Попудренко, заражая, лучше сказать, вооружая, своим спокойствием всех других. В ночь на 7 июля попытались устроить новый прорыв. Головной отряд выдвинулся и приготовился к бою, когда послышался топот коней в партизанском, так сказать, тылу. Это Попудренко со своими ближайшими помощниками мчался верхом вдогонку за головным отрядом, видимо, чтобы принять участие в ответственном бою…

Все, кто видел его тогда, видел в последний раз. Вражеский огонь из всех видов оружия раздался навстречу конскому топоту. Николай Никитович замертво упал с коня…

Тогда мы еще не знали этих подробностей, была только весть, что он погиб. Собрались все командиры и комиссары, чтобы выразить свое горе и свою любовь к погибшему, стояли в молчании, сняв шапки. Комендантский взвод дал в честь партизанского командира три залпа из винтовок.

Николаю Никитовичу было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. А сразу после войны прах его с почестями перенесли в Чернигов, где он был секретарем обкома партии, где все его помнили и знали.

Прощай, Николай! Я не забуду твоей помощи — открытой и деловой, когда мы прилетели с Большой земли. Не забуду, как тесно взаимодействовали наши партизаны, нанося удары по врагу. Не забуду тебя, сколько бы жизнь ни подарила мне времени наперед.

Глава шестнадцатая

Мы одолели свой путь в междуречье, до Мокрых Величек в Любечевском лесу. Сначала проехали разведчики во главе с Кочубеем и Дунаевым, одетые для спокойного движения по тылам противника в форму полицаев. Старательно разведывался весь путь, предстоящий соединению. Дело было нелегкое. Да и ситуации разные. Вот, например, одна, в которую наши разведчики неожиданно для себя попали…

Темнело. С утра вела разведку группа Николая Черныша, а с темнотой ее сменила группа Михаила Осадчего. Для глубокой разведки отряд Кочубея и Дунаева был хорошо снаряжен, имел четыре повозки, пулеметную тачанку, которой правил Николай Кошель, сказавший Дунаеву при первом взгляде на пулемет: «Это оружие по мне!» Действительно, он был крупный парень с большими крестьянскими руками…

Почти в полной темноте Осадчий ввел своих разведчиков, Сашу Казначеева и Михаила Науменко, в село Голубичи, расположенное на единственной проезжей дороге, в нескольких километрах от «железки» и неподалеку от села Церковище, в котором обосновался полицейский стан. Опросили жителей — говорят, что полицаи сидят в Церковище, а гитлеровцы — на железнодорожной станции Голубичи. Здесь никого, тихо. А на улице даже гармошка заиграла — свадьба или еще какое-то гулянье. Собрались уже уходить — мимо ветряка, огородами, как и пришли. Осадчий сел на своего резвого жеребца…

И вдруг властный окрик на немецком языке: «Стой! Кто вы?» Что делать? Автомат на груди, но куда стрелять, в кого? Он не знает, а его увидели. Возьмись за оружие, и тебя тут же убьют. Дунаев напоминал не раз: «В разведке едва ли не самое важное — верно сориентироваться в первые секунды». Подскакали Науменко и Казначеев, и Осадчий ответил в темноту:

— Мы — полицаи, — по-русски и по-немецки, это он умел…

Еще вопрос:

Откуда и куда?

Едем из Церковища в Репки, к коменданту.

Слово «полицаи» и четкий ответ, видимо, успокоили того, кто задавал вопросы. А Михаил начал слезать с коня, и его товарищи спешились: дескать, чего же избегать встречи со «старшими друзьями»? Из темноты, сгустившейся под разросшимися деревьями у плетня, вышли вражеские солдаты. Осадчий подошел и протянул им руку. Поздоровались. После этого приблизился Казначеев и предложил угоститься самосадом. Солдаты закинули винтовки за спину, достали сигареты. Задымили. Один солдат, рискнувший взять самосаду, закричал: «Крепкий русский табак!», — заохал, закашлялся, а остальные над ним смеялись. Осадчий спросил: