По знакомым дорогам - [42]

Так вот, отстреливаясь от внезапно появившихся гитлеровцев — их было около ста, — Шелудько с шестеркой партизан стал отходить к Мневу, хорошо зная, что там сидят мадьяры. Другой дороги не было. Приближающаяся стрельба всполошила мадьяр, и они включились в нее. Шелудько тут же велел своим разведчикам вести огонь в обе стороны. Гитлеровцы, решив, что село занято партизанами и что они столкнулись именно с партизанской разведкой, открыли по Мневу огонь из минометов. Начался настоящий бой… между немцами и мадьярами! А наши разведчики, выбрав удобную лощинку, отползли к лесу, оставив ретивых вояк самих разбираться в этой баталии.

Нешуточный бой длился более трех часов! Одни считали, что берут партизанское село, другие — что отбиваются от наступающих на Мнев партизан.

Честно говоря, я и сам раньше думал, что такие вещи случаются только в кино. Ан нет! Степан Шелудько спровоцировал такую схватку, о которой 15 июля 1943 года сообщило даже Совинформбюро. В сводке писалось, как группа разведчиков партизанского отряда, действовавшего в Черниговской области, столкнула немцев с мадьярами; как начальник гарнизона, чтобы отбить крупные силы «партизан», выслал против них триста человек. «Тем временем, — сообщалось далее, — партизаны-разведчики незаметно отошли. Ничего не подозревавшие мадьяры наседали на хутор, занятый немцами. После трехчасового боя с ротой немцев мадьяры ворвались в хутор и только здесь, при виде семидесяти раненых и тридцати пяти убитых немцев, поняли, что партизаны их ловко провели».

Немалые потери были и у мадьяр. Наши подпольщики — крестьяне — подсчитали, что убитых с места действия вывозили на восьмидесяти подводах. И рассказывали, как нещадно немцы ругались, обвиняя во всем мадьяр, затеявших остервенелую перестрелку.

Вскоре после этого враг предпринял большой поход на наш лес, но основную ударную силу опять составляли мадьяры, и никакой уверенности в себе на этот раз у них не было. Да, все оккупанты боялись леса! Они днем-то входили в него с двумя оглядками, а ночи и вовсе не отваживались в нем проводить. За каждым деревом им мерещился партизан. Наше положение было более выгодным — мы видели своего врага, знали, в каком количестве он идет на нас. Перед этим боем мы бесшумно взяли в плен несколько вражеских разведчиков.

Чтобы заманить противника в лес, увеличить и использовать панические настроения в его рядах, я опять запретил открывать огонь до общей команды. Каменский и Цыбочкин, возглавлявшие оборону своих отрядов, нервничали — мадьяры подошли к ним почти вплотную, углубились в лес на пять-шесть километров. А команды все нет! У них, на флангах обороны, находились Негреев и Кочубей, успокаивали: не тревожьтесь, команда будет.

Я был в центре обороны, у Вонарха, в отряде имени Щорса. Время приближалось к вечеру, все чаще пробирались связные из других отрядов, командиры просили начать бой, но сами терпели, выдерживали дисциплину, это, понятно, увеличивало наши тактические возможности.

Однако и в самом деле было уже пора, и я дал сигнал к бою. Что тут началось! Ураганный огонь открыли с флангов и по фронту. Мадьяры побежали из леса, оставляя убитых. Отступавших, как было договорено, атаковал отряд Каменского, чего они опять не ждали, так как на том краю леса было маленькое болото и мадьяры думали, что оно их защитит, а Каменский перешел его.

В ту же ночь мы перебазировались в другой лагерь, благо лес был глубоким, а этот обжитой лагерь нам все равно вот-вот покидать. Я ждал усиленного наступления вражеских сил и вновь прибегнул к первооснове нашей партизанской жизни: маневрировать! И конечно, старый лагерь и все дороги к нему мы заминировали…

Как и следовало ожидать, враг пошел на место, где партизаны дали ему бой, на следующий же день; лагерь он «взял», но, правда, пустой, а на мины нарвался, и к его потерям прибавились две бронемашины и больше тридцати убитых.

Наша разведчица Лиза Пашковская, работавшая переводчицей во вражеской комендатуре, передала нам разговор между командиром части, наступавшей на нас, и гитлеровским комендантом. Первый уверял коменданта, что партизан в междуречье больше нет, он их «истребил и разогнал», а комендант насмешливо отвечал: «Через день-два они появятся и опять заполнят весь лес. Вот увидите!» Надо отдать должное его опыту: он оказался прав.

Скоро мы покинули междуречье, но там остались другие, хорошо вооруженные бойцы. А я, пожалуй, расскажу еще только об одном эпизоде нашей борьбы на берегах Днепра и Десны. Сначала Коротков, а потом Шкловский сообщили мне, что фашисты хотят открыть, так сказать, навигацию на Днепре, пустить пароходы вверх по реке от Киева до Чернобыля и обратно. Об этом донесла наша разведка из Киева. И душа сразу воспротивилась: не позволим! Ни за что не позволим, чтобы по нашему дорогому Днепру пошли пароходы с вражеской командой, под фашистским флагом!

Вражеская затея имела и пропагандистский характер: надо было показать населению, что у них, немцев, все в порядке, вот и пароходы пустили. Не дадим! У нас для этого оружие в руках.

Вспомнилось, как в восемнадцатом году партизаны прекратили курсирование пароходов по Десне с вражескими грузами на борту. Грузы были одинаковые — награбленное у крестьян добро, на подводах свозили его из окрестных сел в Новгород-Северский, а оттуда по Десне отправляли в Чернигов. Партизаны тогда посовещались и решили: «Потопим или перехватим пароход. Немцы думают, что дорога по реке безопасней других, что она для нас недостижима, так докажем им другое».