По волнам жизни. Том 2 - [93]
Молчу.
— Иди ему помогать! Слышишь, буржуй?
— Помоги ты ему!
— Не я еду, ты едешь. Ты и должон помогать!
Насилу от меня отвязался.
На возню с лошадью потеряли с полчаса. Поехали осторожно дальше и прибыли в Сокольники с опозданием на целый час.
Заведующий просветительным отделом встретил меня со смущением:
— Собрали мы полную залу солдат, а вас все нет. Солдаты сердятся, кричат. Чтобы их чем-нибудь занять, мы стали показывать фильм…
— Очень хорошо сделали!
— Как же теперь быть?
— А это уж как хотите!
Подумал, подумал заведующий… Очевидно, боится: если отменит лекцию, ему достанется. А мне все равно — свой гонорар я получу. Покряхтел, вышел на сцену и говорит солдатам:
— Профессор приехал! Поэтому вместо кинематографа будет лекция по астрономии.
Должно быть, фильм прервался на очень патетическом месте… Поднялись возгласы протеста. Но фильм убран.
Находясь за экраном, слышу, как бурлит негодующе солдатская аудитория. Пятисотголового зверя рассердили. Слышны возгласы:
— Зачем он опоздал?!
— Мы хотим досмотреть!
Я не выхожу, жду успокоения.
— Чего же он не выходит?
— Боится нас, должно быть!
— Хо, хо, хо, хо…
Надо усмирить зверя, а то весь мой авторитет — насмарку. Выхожу на сцену и, провожаемый возгласами и насмешками, нарочно медленно иду к пюпитру. Поворачиваю голову к аудитории:
— Товарищи! Я никому не навязываю свою лекцию. Кто не желает слушать, пожалуйста, уходите!
Недоумение. Молчание. Потом отдельные возгласы:
— Раньше приезжать надо!
— Зачем опоздали?!
Перехожу в наступление:
— А вы, товарищи, чего смотрели? Не увидели, что солнце пригрело? Не догадались, что дорога обратилась в сплошные ямы?! Другой раз позаботьтесь — ведь есть на это у вас разные комитеты, — чтобы солнце перед лекцией не портило дороги, да и лошади внушите, чтобы она в ямы не падала… И лошадь за лектором высылайте пораньше! Тогда и лектор опаздывать к вам уже не будет.
Минутка недоуменного молчания, а затем весь зал покатился от хохота. Враждебное настроение сразу переменилось, лица смотрят добродушно.
— Так вот, еще раз говорю: пусть уходят, кому не интересно!
Вышло человек пять. Лекция кончается хорошо. Заинтересовавшиеся начинают задавать вопросы, но их скоро товарищи обрывают:
— Довольно уже! Довольно!
— Кинематограф давайте!
— Досмотреть надо!
Поддерживаю их просьбу. Мелодрама досматривается до конца.
Самыми неприятными оказались Покровские казармы. К лекции там никогда не подготовлялись заблаговременно. Когда приедешь, тогда только начинают устанавливать фонарь[115], натягивать экран. Потом начинают собирать солдат. Порядка в просветительном отделе не было никакого, и попусту тратилось много времени. Аудитория составлялась при таких порядках немногочисленная.
Самые же казармы я всегда заставал переполненными женщинами, которые расхаживали там, как дома.
Все это действовало отталкивающе, и я перестал ездить в эти казармы.
Отказался я читать лекции в сифилитическом госпитале, но в туберкулезном и хирургическом читал. Тяжело было видеть в последнем госпитале, как сносят в залу слушателей на носилках… Полно калеками. Читать тяжеловато, но зато аудитория хорошая. Больные бывали очень довольны тем, что к ним приезжали, и были весьма внимательными слушателями.
Через год интерес военного начальства к нашим лекциям ослабел, приглашали нас все реже. А еще через полгода они и вовсе были прекращены.
Думаю, что некоторое количество полезных знаний мы все же дали. А для нас красноармейский паек сыграл свою ценную роль. Ко времени прекращения лекций острота продовольственного вопроса притупилась, мы уже получали и академические пайки.
5. В Румянцевском музее
В поисках заработка, в тяжелом еще 1920 году, я поступил на службу в библиотеку Румянцевского музея в Москве, на должность заведующего физико-математическим отделом[116].
Прежнее единство управления большевиками уже было здесь сломано. Во главе музея все еще стоял бывший директор князь В. Д. Голицын, спокойный, уравновешенный аристократ, с достоинством переносивший тяжелое бремя свалившихся на него преследований, — преимущественно за то, что он носил княжеский титул. Но власти у него, в сущности, уже не было. Все же, благодаря своей корректности, князь Голицын пользовался в музее общим уважением, и скорее по этой причине, чем благодаря фактической начальственной роли, задаваемый им тон всеми поддерживался.
Старшим библиотекарем был тогда проф. Юрий Владимирович Готье. Он сохранил типичные черты своего французского происхождения. Живой, подвижной, со всеми приветливый, Готье был нервом библиотеки. Все знали, что при общении с ним не встретишь никакой резкости, что даже служебное неудовольствие он сумеет выразить в незадевающей форме. Это был образцовый администратор. Новые советские формы управления он корректно соблюдал, и я не видел с его стороны никаких действий, которые давали бы основания к политическим против него репрессиям. Поэтому я был немало удивлен, встретив уже в эмиграции в газетной статье В. Чернавина[117] следующие строки: «Ю. В. Готье — профессор, историк и археолог, возраст 60 лет. Тюрьма в Петербурге один год. Осенью 1931 года сослан на пять лет в Поволжье (Сызрань)
В 1922 году большевики выслали из СССР около двухсот представителей неугодной им интеллигенции. На борту так называемого «философского парохода» оказался и автор этой книги — астроном, профессор Московского университета Всеволод Викторович Стратонов (1869–1938). В первые годы советской власти Стратонов достиг немалых успехов в роли организатора научных исследований, был в числе основателей первой в России астрофизической обсерватории; из нее потом вырос знаменитый Государственный астрономический институт им.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Валерий Тарсис — литературный критик, писатель и переводчик. В 1960-м году он переслал английскому издателю рукопись «Сказание о синей мухе», в которой едко критиковалась жизнь в хрущевской России. Этот текст вышел в октябре 1962 года. В августе 1962 года Тарсис был арестован и помещен в московскую психиатрическую больницу имени Кащенко. «Палата № 7» представляет собой отчет о том, что происходило в «лечебнице для душевнобольных».
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.
Книга А.К.Зиберовой «Записки сотрудницы Смерша» охватывает период с начала 1920-х годов и по наши дни. Во время Великой Отечественной войны Анна Кузьминична, выпускница Московского педагогического института, пришла на службу в военную контрразведку и проработала в органах государственной безопасности более сорока лет. Об этой службе, о сотрудниках военной контрразведки, а также о Москве 1920-2010-х рассказывает ее книга.
Книжечка юриста и детского писателя Ф. Н. Наливкина (1810 1868) посвящена знаменитым «маленьким людям» в истории.
В работе А. И. Блиновой рассматривается история творческой биографии В. С. Высоцкого на экране, ее особенности. На основе подробного анализа экранных ролей Владимира Высоцкого автор исследует поступательный процесс его актерского становления — от первых, эпизодических до главных, масштабных, мощных образов. В книге использованы отрывки из писем Владимира Высоцкого, рассказы его друзей, коллег.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.