По волнам жизни. Том 2 - [94]
Помощником и заместителем Готье был проф. Александр Александрович Борзов, географ Московского университета, типичный русский человек, с его достоинствами и недостатками. Очень любил поговорить и увлекался разными проектами, весьма быстро им придумываемыми и так же быстро оставляемыми. Дурного о нем сказать ничего было бы нельзя. В управлении делами он играл второстепенную роль и общей атмосферы не портил.
Управление библиотекой было теперь разбито на полтора десятка отделов по разным специальностям; одним из заведующих таким отделом был я. Мы главным образом занимались в то время составлением карточек для систематического каталога, которого в Румянцевской, как и в Публичной Петроградской библиотеках, до тех пор составлено не было. Сверх того, мы должны были регулировать состав особой библиотеки, находящейся в самой читальной зале, где находились книги, могущие понадобиться во всякое время читателю. Наконец заведующие отделами обязаны были давать публике научно-литературные справки в пределах их специальности. Само собой разумеется, что заведующие отделами должны были следить за своевременным пополнением их отделов новой литературой на всех языках.
Различные вопросы управления, по большевицкой системе, разрешались в разного вида советах и коллегиях. Лично я избегал их посещать, так как неизбежная в таких случаях излишняя говорливость мне достаточно надоела и в других учреждениях, где посещения были более обязательными.
Из других деятелей библиотеки моего времени в памяти сохранились: проф. Д. Н. Егоров, историк; проф. С. Ф. Глинка, геолог; проф. В. В. Шарвин, химик; проф. А. А. Грушка, филолог; проф. А. И. Яковлев, историк; А. С. Петровский, Н. П. Киселев, — оба большие знатоки библиотечного дела; А. К. Виноградов, Б. Р. Виппер, В. Ф. Саводник, С. В. Бахрушин, Н. А. Янчук, Я. Г. Квасков и др. В частности, особенно деятельное участие в вопросах управления принимал Д. Н. Егоров, — как мне казалось, хотевший сделать себе в библиотеке административную карьеру.
В той же статье В. Чернавина («Последние новости», в 1933 г.) я встретил несколько указаний и на деятелей Румянцевской библиотеки, а именно: «Д. Н. Егоров — профессор, академик, историк. Арестованный по „Платоновскому“ делу[119], пробыл в тюрьме один год. Сослан на пять лет в Ташкент, где в первые же дни схватил брюшной тиф… К тому же Д. Н. Егоров два месяца не имел ни хлебной карточки, ни права обедать в общественных столовых. Он имел еще силы перенести тиф, но сердце было так надорвано тюрьмой, что он умер внезапно, не пробыв в ссылке и трех месяцев. Ему было 53 года (ноябрь 1931 г.). В „Советской энциклопедии“ помещена его краткая биография и справка, что он „поставил себя вне советской науки“[120], потому что говорил о „бессмертном и неискоренимом прогрессе культуры“. С. В. Бахрушин — профессор, историк. Тюрьма в Петербурге, один год; в августе 1931 г. сослан на 5 лет в Минусинск»[121].
Эти репрессии произошли не при мне, однако и тогда они начинались. Больше всего преследовался князь Голицын. Время от времени его арестовывали в ГПУ. Правда, его вскоре и освобождали, потому что он мог опровергать возводимые против него обвинения. Но под конец террором, а может быть и иного вида давлением, его принудили отказаться от своего поста. Он занял какое-то скромное, подчиненное место в том же музее.
На его место попал молодой деятель, секретарь коллегии Анатолий Корнильевич Виноградов, своевременно переметнувшийся на сторону коммунистической власти. Он был из молодых, да ранний, и при нем реформа пошла форсированным темпом, пока под конец (уже не при мне) Румянцевская библиотека не стала Всероссийской Публичной библиотекой имени Ленина (почему Ленина?).
Все это произошло позже, а в мои годы столь популярное по своей архитектуре и знакомое всей России двухэтажное здание музея, еще сохранившее по старой памяти название «усадьба Пашкова», было среди советского моря островом, где держалась симпатичная обстановка культурности. По-прежнему висели одиозные для господствующего режима портреты на стенах, особенно в громадном Румянцевском зале, с его стенами в два этажа, заполненными до верха книгами. Как-то мы себя чувствовали там, будто в уголке старины, в обломке прежней России, где можно было и душой отдохнуть, и наукой спокойно заняться.
Диссонансом, резавшим глаз, были фигуры низших служащих, почувствовавших свою власть и важно восседавших в помещениях музея. Низшие служащие тогда повсюду обнаглели, но в Румянцевском музее — как-то особенно. К ним за услугами мы почти не обращались, предпочитая всю черную работу делать самим. За ними осталась только общая уборка библиотеки и музея, производившаяся довольно-таки небрежно. Их надутые гордостью своего положения физиономии и независимый вид, которым они хотели производить на нас впечатление, было единственным, что отравляло работу в музее.
Но когда попадали в залы библиотеки, в царствовавшие там тишину и спокойную работу, при культурно-доброжелательном взаимоотношении большинства персонала, так снова ощущался душевный отдых.
