По волнам жизни. Том 2 - [91]
«Адъютант» пошел с моей карточкой в кабинет, и меня тотчас же пригласили. Раттель сидел в углу большой, хорошо меблированной комнаты, окруженный разными телефонами. Небольшого роста, он выглядел как будто чем-то сконфуженным, и не имел ни в какой мере того самонадеянно-напыщенного вида, каким выделялись генералы Генерального штаба минувшего времени.
Наша беседа не была длинной. Раттель подтвердил, что верховное начальство Красной армии отнеслось сочувственно к данному делу. Он просмотрел и одобрил список предлагаемых мною лекторов и лекций, однако дальнейшее дело от себя отстранил, указав, что о подробностях я должен переговорить в Политическом управлении Красной армии, сокращенно в ПУРе, во главе которого стоит Х. Г. Раковский, так как именно это учреждение ведает культурной работой в Красной армии.
Это управление тогда помещалось на Страстном бульваре, в громадном реквизированном доме. Он кишел разными своими отделениями. Как и подобало советскому военному учреждению, дом был переполнен женщинами, по виду — почти исключительно еврейками.
Прихожу в кабинет тогда еще мало заставлявшего о себе говорить Х. Г. Раковского, будущего видного советского дипломата, в настоящее время состоящего в оппозиции, а потому и пребывающего где-то в ссылке, в Сибири.
За письменным столом восседал высокий, плотный мужчина, с правильными чертами лица, весь бритый, точно американец. Он выглядел совсем иначе, чем остальные советские сановники. Был в черном сертуке, вежливо встал при моем приходе, вежливо говорил, одним словом — выглядел европейцем.
— Ваша мысль встретила полное сочувствие в Реввоенсовете. И я думаю даже, что вам не следует ограничиться прочтением нескольких намеченных вами лекций, но следует это дело перманентизировать. Как вы на это смотрите?
— Мы бы ничего не имели против перманене…
С непривычки это слово я сразу не выговорил. Раковский усмехнулся.
— Перманентизации.
— Отлично! Тогда, профессор, обратитесь, пожалуйста, в военный комиссариат Москвы, на Варварке, у Боярского Двора. Там вы договоритесь обо всех подробностях.
Этот комиссариат был еще в пределах Китай-города. Громадная постройка, в виде буквы «П», с мощеным двором, была полна народом. Там сосредоточивалось управление всеми военными делами столицы. По обычаю, — много было женщин.
Нахожу нужное мне отделение. Здесь пришлось уговариваться с целым конклавом из состава просветительного отдела комиссариата. В принципе быстро сговорились, но возникло затруднение из‐за моего требования о расплате за лекции продуктами в натуре.
— У нас, — говорят, — своих продовольственных запасов нет. Получился бы курьез: мы должны были бы покупать за деньги продукты на рынке и выдавать их вам, профессорам.
— Что же вы можете, со своей стороны, предложить?
— Мы зачислим всех профессоров на довольствие в красноармейские части на военный паек, полагающийся каждому красноармейцу. Их будут вам выдавать на руки. А сверх того будем платить за каждую лекцию по две тысячи рублей.
Две тысячи рублей — это все равно, что ничего. А вот солдатский паек — дело иное. Я согласился.
В другом месте (стр. 175) я уже рассказывал, как нас в военных частях безжалостно грабили и давали кости, вместо мяса. Но и это было благодеянием для семейств наших. Позже, впрочем, в это дело было внесено больше порядка.
О деталях, собственно, по поводу лекций мне пришлось договариваться с одним из деятелей просветительного отдела Н. М. Дружининым. Он рассказал мне о себе, что окончил курс по историко-филологическому факультету Московского университета и даже был оставлен стипендиатом по кафедре истории. К нашему делу он проявил большое внимание и охоту помочь.
Мы уговорились, что Дружинин будет непосредственно сговариваться с каждым из профессоров относительно темы и времени лекции и о казармах, где будет читаться. Из каждых казарм за лектором заблаговременно будет высылаться лошадь, и его будут также доставлять обратно после лекции. Денежная же расплата будет производиться один раз в месяц.
На этом моя организационная задача кончалась. Остальное все вел Дружинин путем непосредственной переписки с профессорами, а меня вызывали только в случаях возникновения каких-либо новых принципиальных обстоятельств в качестве представителя группы. В течение полуторагодовой лекционной работы профессора были очень довольны Дружининым и хвалили его. Между прочим, ни один из профессоров, которым моя инициатива так помогла в тяжелую минуту жизни, не высказал мне ни слова благодарности.
Бывая по временам в просветительном отделе комиссариата, я просматривал список всех лекторов его, которых числилось около ста. По преимуществу это были лектора-агитаторы; между ними я встретил и знакомого мне по ржевским делам Канторова. Против фамилии каждого лектора стояло указание на его партийность. Мы все числились беспартийными, и таким же значился в списках и сам Дружинин.
