По волнам жизни. Том 2 - [81]
Говоря о московской жизни того времени, трудно забыть об искусственных мерах советской власти по развращению масс, особенно зеленой молодежи.
Так, в Москве участились лекции, затрагивающие разные злобы по половому вопросу и со всем, что с этим связано. Подобные лекции читали врачи. Я очень хочу быть беспристрастным, однако должен отметить, что следил, кто именно из врачей занимается этим развращением воображения детей: оказалось, что фамилии лекторов врачей во всех случаях были еврейские, и только еврейские. Самые лекции читались в наиболее людных аудиториях, и они заполнялись почти исключительно молодежью, так называемой — учащейся, часто от десятилетнего возраста.
Мне приходилось наблюдать возвращающуюся с подобной лекции молодежь, в большинстве еще детей. Они вслух, на улице, обсуждали, как впечатление от лекции, вопросы, касающиеся половых отношений, о которых и взрослые одного пола не всегда решались вслух говорить.
Последовал и дальнейший шаг. Заборы и столбы вдруг заполнились афишами, извещавшими о новом зрелище: будет инсценирован суд над проституткой Подзаборовой, заразившей сифилисом красноармейца Крестьянова[82]. Судя по афишам, процесс был инсценировал по всем правилам: показание обвиняемой, потерпевшего, свидетелей, прения сторон и т. д. Экспертами были врачи — увы, из евреев, адвокаты на процессе — также евреи. Слова из песни ведь не выкинешь…
Подобные зрелища имели громадный успех у зеленой молодежи. А самый суд в разных вариациях повторялся, судя по появлявшимся об этом афишам, в течение многих месяцев.
В том же направлении, но уже с переходом от теории к практике, пошла деятельность в учебных заведениях; в них постоянно начали устраивать танцульки с продолжением в неосвещенных классах. Неудивительно, что число несовершеннолетних матерей стало увеличиваться с колоссальной быстротой, как равно и заполнение молоденькими девушками и девочками очередей для абортов. Само собою, что между детьми стали развиваться и венерические болезни.
3. Научный отдел
Летом 1918 года встретился я в Москве с Вартаном Тиграновичем Тер-Оганезовым.
Это не было первой нашей встречей вообще. В 1910 году, когда, живя в Тифлисе, я был редактором-издателем газеты «Кавказ», явился ко мне молодой, румяный студентик, назвавший себя Тер-Оганезовым. Говорил, что он слушатель астрономии у А. А. Иванова, и просил напечатать его популярный фельетон — о падающих звездах. Я обещал почтительному студентику фельетон его прочитать. За непригодностью напечатать его было нельзя, и Тер-Оганезов скромно ретировался[83].
Впоследствии А. А. Иванов рассказал мне его историю.
Тер-Оганезов окончил физико-математический факультет в Петрограде и хорошо сдал экзамены. Его Иванов оставил при университете стипендиатом по кафедре астрономии. Но после этого он перестал заниматься, уклонился от представления какого-либо отчета о своих работах в качестве стипендиата, почему и был исключен из списка оставленных при университете.
Осенью 1917 года он явился к Иванову с повинной, прося восстановить его в положении оставленного при университете. Иванов снисходительно пошел ему навстречу и обещал, если Тер-Оганезов представит какую-либо работу, восстановить его в положении университетского стипендиата.
Никакой работы он не представил; но… вслед за тем произошел большевицкий переворот, и Тер-Оганезов оказался во главе всех ученых учреждений России. Точнее — он был назначен членом коллегии Научного отдела Народного комиссариата просвещения. Но возглавлял этот отдел большевик Рязанов, который, в качестве большого большевицкого барина, предпочитал жить в Петрограде и наезжал в Москву только в несколько месяцев раз и притом на самый короткий срок. Фактическое же возглавление научного отдела он предоставил Тер-Оганезову.
Этот молодой человек своей необычайной для себя карьерой был обязан, как я слышал, протекции своего товарища по Тифлисской гимназии или родственника своего, закавказского армянина Караханьянца, выступающего ныне на видных постах по дипломатическому поприщу под фамилией Карахана.
Узнавши о моем пребывании в Москве, Тер-Оганезов написал мне приглашение участвовать в заседании особой комиссии при Наркомпросе по делу о Ташкентской обсерватории. Эта обсерватория, как и при мне, продолжала числиться в распоряжении военного ведомства, хотя содержалась на средства Комиссариата народного просвещения, как раньше — Министерства народного просвещения. Такая нелепость ранее не могла быть исправлена, благодаря влиятельности военного ведомства; но при большевизме на эту ненормальность внимание обратили.
Комиссия собралась в помещении у Тер-Оганезова, который проживал в известной гостинице «Метрополь», обращенной в гнездо большевицких сановников. От имени военного комиссариата в комиссии участвовали генерал А. И. Аузан, бывший в течение ряда лет заведующим Ташкентской обсерваторией, а теперь возглавлявший, по революционному избранию служащих, военно-топографическое управление (сам Аузан — очень порядочный человек — пошел на этот пост, как он мне говорил, чтобы спасти, насколько возможно, ценные материалы военно-топографического управления), затем генерал-геодезист Свищев, несколько представителей ведомств и персонально академик П. П. Лазарев и я. Атаку против владения военным ведомством этой обсерваторией повел я, отметив, между прочим, что единственно, когда при этом режиме обсерватория работала хорошо, было при управлении ею Аузана. Это связало защиту со стороны последнего, который счел нужным отозваться комплиментами по моему адресу в качестве ташкентского астрофизика… Свищев повел защиту неудачно, оперируя аргументами, могущими повлиять на не знающих, в чем дело; я же его легко заставил замолкнуть. Вопрос не нашел единомыслия, и заседание кончилось ничем. Но Тер-Оганезов просил меня дать записку со своими возражениями, и этот мой труд предрешил судьбу обсерватории: через некоторое время, по моей инициативе, она была отобрана у военного ведомства и передана вновь нами созидаемому Туркестанскому университету. За старые свои болячки я рассчитался…
