По волнам жизни. Том 2 - [78]

Однако мои функции, по условиям того времени, оказались столь тяжелыми, что я не выдержал и, отказываясь от должности, отправился лечиться в санаторий. Но Н. Н. Фатов и другие помощники упросили меня, чтобы для авторитетности я согласился продолжать числиться комендантом, а всю работу они поведут сами. Я имел слабость согласиться, в чем впоследствии пришлось раскаяться, потому что Фатов наделал в денежных вопросах неприятные, и вызвавшие в жильцах неудобные разговоры, промахи, а свалил все это на будто бы мои, как коменданта, распоряжения.

Между прочим, Фатов совершенно испортил смысл такого психологически сильного средства, как приказ коменданта. Я их отдавал редко и по важным только случаям, так что население дома принимало их всерьез. Фатов же стал издавать свои приказы чуть ли не каждый день, и на них перестали очень скоро обращать какое-либо внимание.

Весной 1921 года я окончательно отказался от этого звания, даже номинального. Обязанности коменданта перешли к преподавателю университета Митрофану Степановичу Боднарскому. Дела пошли в домоуправлении вкривь и вкось. На первом месте были интересы коменданта и близких ему людей, а не союза. Положение стало явно ненормальным. Правление союза уполномочило своих членов иметь в каждом доме верховное наблюдение за управлением. В нашем доме эти обязанности легли на меня, и тотчас же нам пришлось сместить Боднарского.

По правде говоря, в своей массе научные деятели, в интересах которых мы в союзе добывали дома, не оправдали хлопот об их устройстве, и не только мало поддерживали администрацию своего союза, но иногда ей противодействовали. Молодежь среди них в некоторой части уже была заражена большевизмом. Один из молодых, преподаватель Гриценко, был таким нахалом, что его постоянно приходилось смещать с разных общественных должностей, которые он систематически захватывал, и при этом выпроваживать его от себя, чуть ли не спуская по лестнице. Один из «научных деятелей» заслужил основательные подозрения в краже общественного торфа. Да и сам заместитель коменданта Н. Н. Фатов, несомненно, производил неправильное употребление домовых денежных сумм.

Много возиться с собой, в качестве нанимательницы квартиры, заставляла европейски известная скрипачка Лея Любошиц, жившая в нашем доме. Будучи в неплохих отношениях с некоторыми большевицкими властями, из числа окружавших большевицкого московского генерал-губернатора Каменева, она, под их защитой, систематически уклонялась от платы за квартиру. Долго бившись с нею из‐за этого, я, наконец, рассердился и, для примера другим, отдал «приказ коменданта» о том, что за упорные неплатежи я лишаю Лею Любошиц прав, присвоенных квартиронанимательнице, а передаю эти права ее жильцу Михаилу Николаевичу Канищеву. Эта мера, своей неожиданностью, произвела в доме большее впечатление, и Любошиц поспешила уплатить недоимку. Однако я ее прав уже не восстановил.

У Леи Любошиц был гражданский муж, известный московский присяжный поверенный Онисим Борисович Гольдовский. Он жил со своей законной женой в другом месте, но потребовал, чтобы ему, при учете комнат, отвели и у нас особый кабинет. Требование было явно противозаконное, но Гольдовский упросил о протекции председателя союза В. И. Ясинского, и, уступив просьбе последнего, я дал кабинет Гольдовскому.

После этого Гольдовский стал приставать ко мне, чтобы я выдал ему из домоуправления удостоверение в том, что его незаконнорожденные сыновья от Леи Любошиц носят не ее фамилию, а его, Гольдовского.

— Какие же для этого у нас формальные основания?

Никаких оснований, кроме его заявления, что это именно его дети, он дать не мог. Тем не менее, опять при протекции правления союза, его просьбу кое-как удовлетворили, и теперь эти молодые люди называются Гольдовскими.

Затем Лея Любошиц при содействии, едва ли бескорыстном, Боднарского получила в нашем доме отдельную квартиру для своего брата пьяниста Петра Любошица, и здесь брат и сестра стали давать для москвичей свои концерты.

Так как в нашем доме, предназначенном для научных работников, должна была в вечерние часы соблюдаться тишина, а кроме того, около сотни научных деятелей ожидали очереди, чтобы получить комнату, я не счел возможным мириться с обращением одной из наших квартир в концертный зал и, при помощи союза, прекратил, как наблюдающий за домом, эти концерты.

Все это сделало семью Любошиц, успевших захватить в нашем доме уже не две, а три квартиры, моими врагами. И они, и Гольдовский ходили на меня с жалобами и в московское управление Каменева, и в правление союза, ссылаясь на будто бы мои злоупотребления.

По этому поводу я скажу дальше, а пока замечу, что в 1922 году Гольдовский внезапно умер. После этого Лея Любошиц получила разрешение на концертную поездку в Европу, но она там и осталась совсем, концертируя со своим сыном Гольдовским как аккомпаниатором[79].

Вскоре перебрался за границу и ее брат Петр Любошиц.

Затем моим врагом по управлению домом сделался В. А. Орлов. Он, в числе трех членов семьи, занимал квартиру в шесть комнат, прикрываясь мертвыми душами. Однако в эту пору надо было во что бы то ни стало найти приют нескольким десяткам бездомных научных деятелей. Пришлось «уплотнить» Орлова.