По волнам жизни - [186]

— Вот как, — протянул дон Лазэр. — Не стоит продолжать беседу. Вы присутствовали на конференции, которую провел Мустафа Мерлика в «Савойе»?

— Нет.

— Жаль. Там были разъяснены многие проблемы, в которых вы запутались.

— Полагаю, в этом не было необходимости, — сказал Исмаил.

— Почему?

— Потому что я читал вашу речь по случаю вручения нового флага, а также статью в газете «Фашизм».

— И что вы думаете по поводу этой речи и статьи?

— Что они полностью совпадают со взглядами Мустафы Мерлики.

— Как вы можете знать эти взгляды, если не были на конференции?

— Потому что слышал их здесь от вас.

— Логично! Весьма! — бросил с усмешкой дон Лазэр и расслабил пальцем ставший ему вдруг тесным воротничок.

— Каждый управляется с логикой в меру своих возможностей, — парировал Исмаил, которому доставляла удовольствие перепалка со священником.

В этот момент вмешалась Терезина — будучи умной женщиной, она заметила, что разговор принял опасный поворот.

— Довольно говорить о политике. Угощайтесь. — И она протянула гостям конфеты с ликером. — Куда ни пойдешь, только и слышишь о политике. Padre, per carità[165], — взмолилась она с обаятельной улыбкой, обращаясь к преподобному дону Лазэру. — Вы ведь знаете, на нас, женщин, такие темы нагоняют тоску!

И, чтобы положить конец этому скучному разговору, спросила у Хесмы:

— Где вы шили это очаровательное платье?

Тут открылась дверь, и служанка ввела в гостиную две супружеские четы, прибывшие поздравить хозяев.

Исмаил воспользовался случаем и сделал знак Хесме. Они встали и ушли.

15

Война, как частое сито, неумолимо просеивала албанское общество, все более разделяя и в то же время группируя людей. Здоровая часть этого общества, рабочий класс, несмотря на свою немногочисленность, стала опорой и фундаментом коммунистической партии. Вокруг рабочего класса сплачивалось бедное и среднего достатка крестьянство, многострадальное, натерпевшееся от всех прежних режимов, из века в век поливавшее своим потом землю, которую теперь заливали кровью фашистские захватчики. С этой группой объединились честные интеллигенты и патриоты, молодежь, ставшая знаменосцем священной борьбы; она ни на миг не смирялась с иностранным гнетом и теперь бросилась в огонь и пламя сражения с беспримерным героизмом и самопожертвованием; не оставалась в стороне и албанская женщина, жестоко угнетаемая старыми традициями и обычаями, буржуазными и феодальными законами. По другую сторону баррикад было квислинговское правительство, связанное с реакционной организацией «Баллы комбэтар», собиравшей под свои знамена помещиков, крестьян-мироедов, крупных торговцев, псевдоинтеллектуалов, обанкротившихся политиканов, преступников и бандитов. Это расслоение проходило все быстрее и заметнее после Пезской конференции, ставшей большим политическим успехом Коммунистической партии Албании.

Албанская реакция, влившаяся в ряды «Баллы комбэтар», металась под натиском национально-освободительной борьбы из стороны в сторону, как ореховая скорлупка в разбушевавшемся море. Она была не в состоянии сплотиться. Внутри «Баллы комбэтар» царили разброд и шатание. Слишком разнороден был ее состав, как говорится, всякой твари по паре, и каждая тянула в свою сторону.

Решат Дэльвина, рьяный активист организации с того самого дня, как его вовлек туда Люмо Скэндо, присутствуя на ее собраниях, порой изумлялся, обнаруживая рядом с собой людей чуждых ему, а то и вовсе незнакомых: разгульных помещиков, которых интересовали лишь азартные игры да женщины, крупных торговцев, набивающих мошну за народный счет, псевдоинтеллектуалов, не верящих в силу народа, обанкротившихся политиканов, для которых отечество было не чем иным, как товаром на распродажу, байрактаров, башибузуков, невежд — весь этот сброд, как опасная опухоль подтачивающий организм страны.

Однажды на одном из собраний Решат увидел и Нури-бея Влёру, депутата во времена Зогу, бывшего министра финансов в кабинете Шафкет-бея Верляци, а теперь одного из руководителей «Баллы». Обсуждался вопрос о протоколе Далмаццо — Кельцюра{185}, по которому организация обязывалась помогать итальянским войскам в подавлении национально-освободительной борьбы на юге.

Нури-бей, близкий друг Али-бея Кельцюры, был теперь всей душой предан «Баллы», ей и только ей, по его мнению, в эти трудные времена удастся с помощью итальянской армии подавить национально-освободительное движение, растущее не по дням, а по часам. Нури-бей стал одним из уполномоченных «Баллы»: дважды ездил во Влёру для вербовки новых членов, рассчитывая на горячий прием, однако на одном собрании, которое он проводил там с крестьянами, оратора обратил в бегство представитель национально-освободительного движения, причем в бегство позорнейшее, со свистом и градом гнилых помидоров. Это была последняя его поездка по делам «Баллы». Вернувшись в Тирану, он зарекся ездить в места, где пахнет порохом и земля ускользает из-под ног.

Решат удивлялся сам себе: как случилось, что он оказался заодно с людьми, которых всегда ненавидел? Ему припомнилось его отвращение и презрение к Нури-бею в первые дни оккупации, когда встречал его раскатывающим с важным видом в машине или в обществе итальянцев. Этот человек, бывший прихлебала Зогу, с приходом итальянцев сразу перечеркнул эту страницу в своей жизни и мигом переметнулся к ним. И вот, чтобы спасти свои поместья на юге, он вместе с себе подобными теперь преданно прислуживал захватчикам. Но он, Решат, что у него общего с этими людьми? Что связывает вчерашнего антифашиста с помещиками, торговцами, байрактарами и всякими псевдоинтеллектуалами? Ничего, разве что слепое восхищение перед Люмо Скэндо.