По волнам жизни - [176]

Мать говорила со слезами на глазах и смотрела на адвоката с волнением, будто он один мог спасти ее сына.

Адвокат сидел с важным видом в своем кресле с высокой спинкой и, казалось, с большим сочувствием слушал ее. Наконец сказал:

— Суд над твоим сыном и другими назначен на… — он взял записную книжку со стола и, смочив палец слюной, быстро полистал ее, — …на четырнадцатое, на восемь часов утра. Предстанут перед судом пять человек, в том числе и твой сын. Обвинения против них выдвинуты очень тяжелые. Троих из них я взялся защищать. Беру на себя защиту и твоего сына. Попытаюсь сделать все, чтобы их не осудили сурово. Надеюсь, мои усилия не будут напрасными.

Две слезинки скатились из страдальческих глаз матери по изрезанным морщинами щекам.

— Он моя надежда, неужели его сгноят в тюрьме? — Мать достала носовой платок и вытерла заплаканные глаза. — Только этот сын и есть у меня, я его родила после четырех девочек. Он был первым в классе. Такой умный, вежливый.

— Дело обстоит так, — сказал адвокат, взял сигарету из лежащей перед ним пачки, прикурил и, крепко раза два затянувшись, добавил, откинувшись на спинку кресла: — Родина — это нечто святое, человек, бывает, и свою кровь не прочь ради нее пролить. Молодые люди в особенности отличаются пламенным патриотизмом. Они решительны. Бросаются в огонь не задумываясь. Что поделаешь — как и многие другие дела, это тоже таит в себе опасность.

Мать развернула платок, в котором были деньги, и спросила дрожащим голосом:

— Сколько надо заплатить вам?

— Столько, сколько заплатили те, другие. Пятьдесят наполеонов.

Мать с отчаянием взглянула на адвоката:

— Пятьдесят наполеонов!

Адвокат улыбнулся:

— На несмазанном колесе далеко не уедешь, говорили древние. Это немного. Вам повезло, что ваш сын предстанет перед судом вместе с другими моими клиентами, иначе вам пришлось бы заплатить мне в четыре раза дороже.

Мать протянула ему деньги дрожащей рукой, сложила платок, засунула его за пазуху, затем встала и пошла.

Исмаил, которого взволновала эта сцена, сказал Николину:

— Я видел, как дрожала у нее рука, когда она давала тебе деньги. Кажется, она стала нищей.

— Que voulez-vous, mon cher, — произнес Николин, которому нравилось иногда для практики поговорить с Исмаилом по-французски. — Les affaires sont les affaires![150]

И занялся делом истца, попавшего под машину.

В этот день лучше, чем когда-либо, Исмаил понял, каким образом, почти в мгновение ока, воздвигаются прекрасные виллы, а стены кухни и ванной покрываются сверкающей майоликой.

8

В конторе Николина Сарачи Исмаил познакомился с одним из самых крупных дельцов Албании и, возможно, Италии — Нузом Пекини, краснощеким толстяком, выглядевшим так, словно его покусали пчелы.

Входя в контору адвоката, Нуз Пекини обычно толкал дверь тростью с золотым набалдашником и бросал громовым голосом:

— Buongiorno, dottore![151]

Николин подымался навстречу с улыбкой, вскидывал руку в фашистском приветствии и говорил:

— Ave, Cresus! Come va?[152]

Нуз Пекини присаживался у стола адвоката, клал трость на толстое голубое настольное стекло, доставал из кармана клетчатого пиджака большой банан, медленно очищал его и затем, откусив сразу половину банана, взглядывал на Николина своими маленькими смеющимися глазками и спрашивал:

— Novità?[153]

— Tutto va bene[154], — отвечал Николин.

Сразу после этого короткого разговора Нуз Пекини снимал телефонную трубку и просил телефониста на коммутаторе соединить его с премьер-министром или наместником.

Нуз Пекини, имевший приличное состояние до Седьмого апреля, за три года стал миллионером. Его имя было известно не только в Албании, но и в Италии.

Нуз обзавелся широким кругом друзей среди итальянцев и албанцев (еще бы, при его щедрости на взятки) и с помощью этих влиятельных людей, имевших вес в албанском и итальянском правительствах, прибирал к рукам самые крупные подряды и, как червь, прогрызающий ствол дерева, наживался на них, как мог.

Благодаря знакомствам в наместничестве Нуз Пекини узнал, например, о том, что через несколько дней повысятся цены на такой-то товар. Не теряя ни минуты, он вылетел самолетом в Италию и закупил большую партию этого товара, а спустя некоторое время продал его в десять раз дороже, отхватив, таким образом, сразу и без особого труда солидный куш. Однажды, в Бари, он скупил для такой цели товар трех крупных магазинов, заплатив наличными, прихватил заодно торговые книги и пошел ужинать в ресторан. Итальянские торговцы толпой повалили к этому ресторану, каждый желал продать оптом свой товар за наличные. Они сгрудились у дверей и допытывались: «Dov’è quel albanese che chiude i negozi?»[155]

Когда Нуз Пекини видел Шемседдина, склонившегося за своим столом над газетой или книгой, он тихо говорил Николину:

— Не нравится мне это лицо, Николин. — Подвигался поближе, со смаком откусывал банан и шептал, боязливо косясь на Шемседдина: — Он коммунист.

— Что с тобой, Нуз, с чего это тебе всюду чудятся коммунисты? — успокаивал Николин.

Нуз отвечал своему адвокату латинским изречением, усвоенным от него же:

— Homo homini lupus est![156]

Николин с жаром подтверждал: