По волнам жизни - [175]

— Откровенно говоря, не знаю, господин адвокат, — ответил Шемседдин, озадаченно пожав плечами.

— Конечно, не знаешь, чтобы знать, надо интересоваться работой. А я знаю, потому что проявляю к ней интерес. Оно красного цвета.

Николин Сарачи две секунды рылся среди папок на букву «С» и извлек толстое досье. Папка и в самом деле была красная.

— Нашел?

— Нашли, господин Николин.

— Век живи, век учись. Начни понемногу учить итальянский, время у тебя для этого есть.

— Времени сколько угодно. Времени и фашистов, — сказал Шемседдин.

— Мне нравится твое остроумие, — сказал Николин, — жаль только, что ты ленив. Так о чем мы говорили?

— Об итальянском языке, господин адвокат.

— Да, об итальянском языке. Грузчики в Дурресе и те знают итальянский, а ты не удосужился!

— Когда дойдет черед, господин Николин, — пока ягненок не станет бараном, как говорят у нас в деревне, — и его выучим. Не все сразу делается: пока посещаю вечернюю школу, которая, мне кажется, поважнее, чем работа с досье и итальянский язык, а как закончу эту школу, возьмусь и за итальянский, красивый язык.

— Что это за вечерняя школа? — удивился Николин.

— Школа как школа, господин Николин. Читаем, учим, пишем. Одним словом, извлекаем огромную пользу. Получаем образование. Как говорится, познаем мир.

Шемседдин подумал немного и спросил:

— Что означает «реакция», господин Николин?

Николин посмотрел на него с сожалением:

— Эх, дорогой Шемседдин. Чтобы понять слово «реакция», надо заниматься химией. Ты изучал химию?

— К сожалению, нет.

— Позанимайся на досуге химией, а потом поговорим.

Адвокат взглянул на свои золотые часы, удивленно взметнул кверху густые брови, поседевшие раньше времени, бросил на стол досье, порывисто вошел в свою комнату и, взглянув на Исмаила расстроенно, словно безвозвратно потерял какую-то вещь, воздел кверху руки и воскликнул:

— Fugit irreparabile tempus!

Схватив шляпу и большой портфель из красноватой кожи, он стремительно ринулся к выходу, как бы желая наверстать упущенное, вновь вернулся из прихожей, как всегда забыв маленькую тетрадь с расписанием заседаний суда, и, как вихрь, который внезапно налетает и так же внезапно исчезает, оставляя после себя тишь и покой, выбежал из «студии», оставив дверь нараспашку.

7

Новая жизнь началась для Исмаила с того дня, как он приступил к стажировке в адвокатуре.

Адвокат платил ему четыреста франков, то есть столько, сколько Исмаил получал учителем. Эти деньги он зарабатывал патрону в течение одной недели прошениями, которые он писал для клиентов. Постепенно, ведя небольшие дела в мировом суде, Исмаил получал от адвоката все больше, и через несколько месяцев его заработок уже вдвое превышал оклад учителя.

Исмаил удивлялся легкости, с какой теперь, бросив школу, зарабатывал деньги. Прежде всегда приходилось с нетерпением дожидаться конца месяца, чтобы получить жалованье и оплатить расходы на жизнь, дорожавшую день ото дня, а теперь он никогда не оставался без денег, потому что не было дня, когда бы он не составлял десять или пятнадцать прошений, с которых адвокат выплачивал ему проценты. Помимо прошений Исмаил получал небольшую долю и с уставов обществ, создаваемых итальянцами в связи с самыми разными делами, за которые они хватались в Албании.

Однако, хотя материально стало гораздо легче, новая профессия не приносила ему удовлетворения. Он с тоской вспоминал о жизни школы, где постоянно ощущал важность своего занятия, радость при виде заполненного класса или при ответе прилежного ученика, когда он выводил ему хорошую отметку.

В конторе Николина Сарачи Исмаилу представилась возможность проникнуть в лабиринт той жизни, которая до этого была совсем не знакома ему: он столкнулся с богатыми ростовщиками с лицом и душой нищего, охотниками за просроченными векселями; с мужчинами, затевавшими бракоразводные процессы с ветреными женами, наставившими им рога; с заплаканными женщинами, которых предали распутные мужья, возжелавшие начать новую жизнь с любовницами; с отцами, приходившими к адвокату со слезными жалобами на неблагодарных детей, которые выбирали себе невест против воли родителей — тех, кто дал им жизнь.

Но более всего взволновала Исмаила в этой неизвестной ему ранее стороне жизни одна сцена, происшедшая однажды на его глазах.

Отворилась дверь, и в комнату вошла пожилая женщина с седыми волосами, выбивавшимися из-под черного платка. Она села перед адвокатом на стул для посетителей и рассказала свою беду. Ее единственный сын Василь сидит в тюрьме. Его арестовали как коммуниста. Вчера она была у него на свидании, и сын сказал, что его будут судить в итальянском военном трибунале — где уже устраивались судебные процессы над многими молодыми коммунистами — вместе с несколькими обвиняемыми, защиту которых взял на себя Николин Сарачи, конечно, за приличное вознаграждение. Василь сказал ей, чтобы она сходила к тому адвокату, который будет защищать трех других его товарищей. Сын наказал ей обратиться именно к нему и заплатить столько же, сколько заплатили остальные. Она спросила, где находится контора адвоката Николина Сарачи, ей показали, и вот она здесь. Заходила еще вчера после обеда, но контора была закрыта.